Милая

– Ты их не знаешь, это девушки, с которыми я познакомился на работе. Наверное, я сделал это назло, когда наткнулся на тебя и банкира. – Улыбаясь, он игриво сложил руки, словно защищаясь. – Что? Мне нечем гордиться. В любом случае я же сказал, ничего серьезного.

– Ты предохранялся?

– Разумеется. – Он произнес это так, словно я задала ему смешной вопрос.

– Уилл, они ведь не я.

– Ты – другое дело.

– Уилл, я принимаю противозачаточные на случай, если ты беспокоишься.

Он пожал плечами.

– Мне это не важно. Я верю тебе. – Я не поняла, что он имеет в виду, но не стала настаивать. Я раздумывала, скажет ли он, что не волнуется о моей беременности, но решила, что Уиллу, сидящему в гастрольном автобусе, меньше всего не хватало бы детского манежа и вопящего младенца.

– Ты не хочешь спросить обо мне?

– Хочу. Я хочу знать о тебе все, но мне плевать, с кем ты спала. Это в прошлом, и я не хочу представлять тебя с кем-то другим. Теперь ты моя. – Он сказал это с полной уверенностью.

В обычной ситуации собственнический инстинкт оттолкнул бы меня. Помню, в старших классах я открыла для себя феминизм. Я упросила своих подруг позволить мне сфотографировать их во всякого рода вычурных позах. Я заставила свою подругу Рути стоять обнаженной, надев на голову сковороду с ручкой, пока я щелкала фотоаппаратом. Через всю фотографию я написала жирным черным маркером: «В задницу кухню», а потом повесила ее на стену во время конкурса талантов, когда играла на пианино песню Пи Джи Харви «Sheela-Na-Gig». После этого все подумали, будто я лесбиянка, тем более что у меня никогда не было бойфренда. Мне это показалось очень стильным, но принесло лишь кучу волнений. Мне пришлось написать объяснение директору на десяти страницах по поводу того, что я не совсем понимала, какие последствия будет иметь фотография обнаженной девушки, на которой написано слово «задница», на стене гимнастического зала. Не стоит говорить, что все было понято извращенно, и репутация Рути была подмочена.

То время я вспоминаю, как период оглушения. Именно тогда я поняла, что желание творить неотделимо от необходимости расплачиваться тем, что тебя не понимают. Вероятно, примерно в то же время я перестала реагировать на то, что Марта назвала бы душеспасительным вздором. Однако я оставалась упертой феминисткой до тех пор, пока мои чувства к Уиллу не взяли верх надо мной. Все, чего мне теперь хотелось, – стирать его нижнее белье и складывать его ровными стопками, благоухающими запахом порошка «Snuggle», и напоминать ему о том, что он любим. Мне хотелось взять сковородку с ручкой, и приготовить еду, и накормить его, как птенца. Мне хотелось принадлежать ему, мне хотелось, чтобы он принадлежал мне. Я бы лелеяла его тело так же, как свое. Я бы питала его сердце, его разум… его душу, и мне хотелось делать все это, выкрикивая: «Что ты теперь скажешь обо мне, Глория Стайнем?[39]» Вот на какое безумие я была готова ради Уилла, и была некая ирония в том, что я готова была поступиться своими принципами…

– Просыпайся, соня!

Я зевнула, прищурив глаза и вглядываясь в лицо Уилла. Он выглядел бодро и слишком солнечно для семи часов утра.

– Господи Иисусе, какие витамины ты принимаешь?

– Я предпочитаю называться Богом и Спасителем, но «Господи Иисусе» тоже сойдет, – ответил он без тени юмора.

– Ха-ха. Почему ты так рано проснулся?

– Я хочу отвести тебя в одно интересное место, прежде чем пойду на встречу с фирмой.

– Куда, куда? Скажи мне. Ненавижу сюрпризы.

– Не скажу, но дам тебе подсказку: «Ирисы».

Я подпрыгнула на кровати.

– Мы идем в Музей Гетти?

Он обнял меня, просунув руку мне под спину, и стал покрывать поцелуями мою шею.

– Или же мы могли бы провести все утро в кровати?

Это было соблазнительное предложение…

Музей Гетти представляет собой великолепный комплекс зданий, раскинувшийся на вершине высокого холма в Лос-Анджелесе, под которым проходит бесплатная автострада № 405. Когда вы приезжаете на парковку у подножия холма, сотрудники в белых рубашках провожают вас к белому вагончику, и он по извилистой дороге везет вас на вершину холма. Это напомнило мне фильм «Защищая твою жизнь», где Мэрил Стрип и Альберт Брукс отправляются в белом вагончике на небеса. Я вообразила, что Уилл мой ангел и он собирается провести для меня ознакомительный тур. В музее все умершие художники, стоя рядом со своими работами, отвечали бы на мои вопросы, правда, их ответы были бы лишены всякого присущего им нарциссизма. Я бы спросила Ван Гога, почему на его картине «Ирисы» затерялся один белый цветок, а он, возможно, сказал бы, что у него закончилась голубая краска.

Как только мы вошли, Уилл вывел меня из состояния транса.

– О чем задумалась, котенок?

– Мяу.

– Что это? Я думал, ты серьезная девушка, – сказал он, с поддельным разочарованием покачав головой.

– Та песня обо мне?

– Какая?

– «Заблудившийся в тебе».

– Уже нет. – Он поцеловал меня, а потом потащил к экспозиции Мэна Рэя.