Милаха

Шрамированный куда-то побежал, Медок подмигнул мне и поднялся. Это было похоже на кино про мафию: ночь, промзона, разборки… Оставалось надеяться, что тазика с цементом нет. Я завертелась, ища взглядом Дениса, но увидела лишь неясную фигуру чуть поодаль. Послышалась возня и впереди закопошились тени. Короткий свист, и Медок театральным жестом содрал с прожектора фуфайку. Луч света ударил прямо по стоящей на коленях парочке: мужику кавказской национальности и блондинистой бабе. Мужик был связан и побит: один из красивых бархатных глаз затёк, под носом кровь. Баба взлохмачена, в руках – моя шуба. Она прижимала её к груди с таким остервенелым отчаянием, словно та была непробиваемой бронёй, щитом или, даже, индульгенцией на все случаи жизни. Я глянула по сторонам, отыскивая Дениса, но теперь, после того, как посмотрела на яркий свет, тени сгустились до непроглядного мрака. Зато на «сцену», толкая перед собой тележку, вышел Медок. Ох и вид у него был! Глянцево отблескивала лысина, лицо – как кирпич из ближайшего штабеля: непроницаемое и чертовски суровое. Тележка обычная, на которых возят мусор или, там песок, или, скажем актуальнее – глину, прикрыта сверху куском фанеры, а на ней, как на столике разложены: паяльник, утюг, плоскогубцы в ассортименте, топорик, какая-то бутылка с жидкостью. У меня от ужаса аж дыхание спёрло, а баба и вовсе завыла – тонко, истерично, и как стояла на коленях, так и попятилась назад.

– Вы… – я в шоке поднялась, – ребят, вы…

– Не надо ничего говорить, – едва слышно сказал мне из-за спины голос Дениса. – Просто сиди.

Я безвольно опустилась на стул. Теперь я знала, где Денис, но почему-то его присутствие жгло спину и затылок, окатывало меня волной страха и неожиданной неприязни. До тошноты. Хотелось вскочить и заорать – прекратите! Но даже если бы я смогла встать, крикнуть точно не получилось бы. Не было ни голоса, ни дыхания, ни сил.

– Ну что, ребятки… Попутали вы малёха, да? – небрежно обронил Медок, вставая прямо перед ними. Жадность, сука, сгубила-таки фраера, да? – склонился перед мужиком, резко дёрнул его за подбородок, заставляя поднять голову. – И как же нам теперь быть?

Тот испуганно отпрянул:

– Брат, брат, всё вернём! И сверху накинем, брат!

Медок почти не замахиваясь врезал ему по лицу так, что тут свалился на бок. Я вскочила.

– Сядь! – строго и холодно приказал мне из-за спины Денис.

Села. Хотелось реветь. Хотелось сбежать. И пофиг, что кряхтящий, безуспешно пытающийся встать на ноги мужик всего лишь несколько часов назад угрожал мне пистолетом и, если бы не счастливая случайность, возможно и убил бы. Что было, то было, оно уже казалось ненастоящим, а вот эта рыдающая в истерике баба, этот униженный, затравленно опускающий разбитое лицо человек – они настоящие.И Медок, то задумчиво перебирающий плоскогубцы, то пробующий пальцем остроту топора – тоже настоящий. И его жестокая ухмылка, и мерзкий, полный превосходства голос:

– Даже Томбовский волк тебе не брат, не говоря уже за конкретных пацанов, понял? Понял?

Тот кивнул и Медок, схватив утюг, поднёс его к лицу мужика:

– Не слышу! Понял?

– Да, да! – заорал тот и сложился в поклоне лицом до земли.

Баба перестала выть, только в ужасе таращила глаза и прижимала к груди мою шубу.

– Даже не знаю, ублюдок, тратить ли на тебя время и сразу… – цыкнул зубом Медок и переключился на бабу. Присел перед ней на корточки, лизнув палец тронул подошву утюга, отдёрнул руку, схватился за мочку уха. – Ну что, лапуль? Не твой сегодня день, да? Придётся отработать за моральный ущерб, по прямому бабьему назначению, что скажешь?

Она активно закивала.

– Чё ты радуешься, дура? – грубо процедил сквозь зубы Медок и, схватив её за подбородок, пихнул назад. – У меня смена – двести пятьдесят четыре мужика. Осилишь? Угу… А вот и посмотрим… Пахо́м! – вдруг крикнул он куда-то в темноту.

– Оу? – отозвался из-за моей спины Денис.

– Скажи мужикам, чтоб в перерыве сюда шли!

– Понял!

…В общем, они до такой степени запугали и без того едва живых от ужаса мошенников, что мне даже жалко их стало. А когда они, по приказу Медка приползли на коленях к моему стулу и, стуча лбом в землю, просили прощения – стало противно. От их униженного страха, от того, что я сама сижу, как какая-то высокомерная тварь, и по указу Дениса делаю вид, что не принимаю их извинений. Что за развлечение он здесь устроил? Зачем это? Для кого, для меня что ли?! Чем тогда он и я лучше Коли Рыжего и Сергея, которые тоже пугали, что пустят меня по кругу? И не только меня, если что… Почему-то вспомнилась Ленка и её рассказ об изнасиловании: «Но почему ты не рассказала родителям? – А что толку, отец убил бы его и сел. – А матери? – Она бы раскудахталась, рассказала отцу. А тот убил бы его, и сел…» Ну да, крутой, сильный, всемогущий отец, способный достать обидчика из-под земли… И именно потому не знающий самых страшных тайн своей дочери.