Миленький ты мой

Домой заторопился Димка. Как я его уговаривала побыть еще пару деньков в Москве! Отлежаться. А на третий — съездить на Красную площадь, сходить в цирк на Цветном… Все детство я мечтала увидеть диких зверей — тигров и львов. И еще воздушных гимнастов. Цирк вообще был моей сладкой мечтой.

Но Димка торопился домой. Волновался за тещу и за работу. К тому же из общежития нас попросили. Я сбегала в магазин и купила — вот повезло! — свежий торт «Фруктовый» и бутылку сухого вина — отблагодарить ту славную женщину, работницу нашей гостинички. Мне очень хотелось этого торта — глянцевого, блестящего, с розоватым желе и прозрачными, янтарными цукатами. Но денег у меня уже не было. Все деньги ушли на похороны и поминки.

Ну что ж!.. Я облизнулась, понюхала этот прекрасный торт и… только вздохнула.

По дороге домой мы почти не разговаривали. Димка дремал, а я смотрела в окно и боялась. Что ждет меня там, дома? Одно было ясно: ничего хорошего.

Ну что ж, будь что будет! Сама виновата — сама и отвечу!

Господи, я опять виновата!.. И опять перед всеми: перед Димкой, перед соседями и незабвенной Полиной Сергеевной.

По дороге от остановки к дому мы, слава богу, никого не повстречали.

Я долго возилась с замком, он давно заедал. Но я еще и тянула время. Оттягивала, так сказать, время казни.

Ну и наконец мы вошли. В доме было холодно — печь-то никто не топил. Димка испуганно посмотрел на меня:

— Как же там мама? Что, тетя Надя рехнулась? Холод какой!..

Я молчала. Мы отворили дверь в зал, и Димка увидел зеркало, затянутое черным бабы Маниным платком.

Он посмотрел на меня:

— Что это, Лида?

Я только пожала плечами:

— Это траур, Дима. Наверное, так.

Он все понял. Точнее, сначала не все. Он не понял, что с похорон я смоталась. К нему. А поначалу он стал возмущаться, что я его не известила.

Я вяло оправдывалась:

— Ты был в Москве, потом заболел. Адрес я твой сначала, до телеграммы, не знала. Ну и так далее.

И тут дверь распахнулась и ворвалась тетя Галя. Заорала с порога:

— Лидка, слышь! Все было отлично! Маманьку твою похоронили честь по чести! И батюшка отпел хорошо — дай ему боже! И яму мужики быстро вырыли — земля-то уже потекла, подтаяла. А если б в феврале, а, Лидк? Да не дай бог! И по́минки прошли хорошо! Еды всем хватило и водки хватило. Дядя Вася Калинкин нажрался в… Да кто удивился? Он так всегда! И Танька Пронина ужралась! И песни запела!

Тетя Галя хихикнула.

— Но я за Польку слова сказала! — продолжила она свой рассказ. — Помянули — все честь по чести! Пусть спит спокойно твоя блудная мать!

Я кивала и благодарила. Тетя Галя шарила глазами — видно, ждала из столицы подарков.

Поняв, что подарков не будет, наконец убралась.

Димка сидел на табуретке и молчал. Смотрел в стену.

— Обедать будем? — спросила я. — Сейчас картошки нажарю, консервы откроем…

Он не ответил. Молча встал и молча вышел во двор.

Сел на крыльце и закурил.

Я вышла к нему. Димка плакал. Ну и я, стерва, не удержалась:

— По теще горюешь?

Он поднял на меня глаза и мотнул головой:

— Нет, Лида. Горюю я по тебе. И еще по нашей семейной жизни.

— Да ладно тебе! — ответила я небрежно. — Пошли лучше в дом! Сидишь тут… на сыром. Зря я тебя, что ли, выхаживала?

Я попробовала шутить. Но… Димка меня не услышал.

Он молча кивнул, встал со ступеньки и прошел в дом. Я бросилась за ним. «Господи! Пронесло! Слава богу!» — подумала я.

Мой муж подошел к шкафу, открыл его и начал выуживать свои вещи.

— Постирать? — спросила я неуверенно.

Он молчал. Потом взял рюкзак, покидал туда шмотки и наконец, тяжело дыша, опустился на стул.

Поднял на меня глаза. Я стояла, прижав к груди полотенце — ни жива ни мертва.

— Дим! Может, баньку? — робким и дрожавшим голосом спросила я, понимая, что происходит.

Димка встал, громко вздохнул и наконец произнес:

— Значит так, Лида! Чтобы ты не удивлялась — на развод я подам сам. Ты получишь повестку. Вещи свои я собрал. Поеду пока в совхоз и попрошу на время жилье — хоть в доме колхозника. Ты поняла? — спросил он, смотря мне в глаза.

Я что-то залепетала, бросилась к нему, упала ему на грудь и заревела.

Он решительно отодвинул меня и снова спросил:

— Ты все поняла, Лида?

Я, кажется, закричала.

Хватала его за руки, пытаясь удержать. А он вырывался и отталкивал меня.

Помню, что я голосила:

— Что я сделала, Дима? Объясни! Умоляю тебя! В чем провинилась? За что ты бросаешь меня? За что презираешь?

Еще я кричала, как сильно я люблю его, что он для меня — единственный человек на всем свете, что я одинока и несчастлива, что я делала для нее все, что могла. Но… Полюбить ее я не смогла! Но разве в этом мое преступление?

— Значит, ты ничего не поняла, Лида, — вздохнул Димка. — Ну хорошо! Я тебе объясню. Точнее — постараюсь тебе объяснить! Ты сядь и успокойся, Лида, — увещевал он меня, — иначе у нас ничего не получится.

Я быстро кивала, присела на край табуретки и неотрывно смотрела на него как на икону.