Мильфьори, или Популярные сказки, адаптированные для современного взрослого чтения

Каждый раз, когда немцы готовились идти в лес, чтобы перебить там партизан, они снимали своих людей из окрестных округов, шли по заливным лугам целой армией, с собаками, затекая в лес со всех сторон, – шансов, казалось, у партизан не оставалось, – а находили только землянки с еще не остывшими углями, звериные их норы и лежбища с покореженными жестянками, обсмоленными тряпками и прочим мусором. Словно предупредил их кто-то. Прочесывали даже болота, но партизаны словно под землей прятались, отсиживались с неделю на каком-то островке, питаясь полусгнившей кониной, и потом снова шли пакостить.

В ту же весну было осуществлено непревзойденное в своей дерзости нападение на офицеров, возвращавшихся поздно ночью с совещания в местечке неподалеку. Они перемещались по полевой дороге на двух автобусах; в один Мисливец попал из фаустпатрона, второй забросали гранатами. Двух офицеров взяли в плен, остальные бросились врассыпную в лес. Немыслимый случай. И тогда же взорвали пути перед эшелоном с фронта. Словно знал кто-то.

«Словно знал», – думал Вольф.

То же самое думал и Мисливец, сидя у себя в сырой землянке. Костры жечь нельзя было – враг был совсем рядом. «Мало нас. Плохо». И одна за одной вспоминались неудачи: отряд атамана Березовского вышел из окружения и хотел слиться с ними, были проведены все переговоры – и обоз попал в засаду! Кто мог знать? Всех перебили. Потеряна связь с подпольщиками. Раньше встречались на лугу, у дерева. С сахарного завода подпольщики таскали мешки, их потом обменивали у селян на туши. Теперь не приходит никто, неизвестно, что с ними. Единственное, что радовало, – рация работала. Получали радиограммы, правдивые сводки с фронта – немцы ж распространяли лживую информацию, что Москва давно пала… Координировали действия с Большой землей. Ждали самолет с оружием и медикаментами.

В ту апрельскую пасхальную ночь в комнате у Вольфа свет не выключали. Офицеры сидели над картами, пили шнапс, время от времени хриплым фальцетом с задоринкой пел патефон; они выходили на двор оправиться прямо под домом; устало, с брезгливой отрешенностью Вольф водил карандашом по каким-то бумагам, которыми был завален стол, говорил что-то. Утром вызвали старосту Омельку-кучера. Мать Красной Шапочки все видела через окно: стоял, услужливо подавшись вперед, улыбался, кивал, руки по швам, но швы эти нервно теребил. Вольф смотрел на него внимательно и что-то рассказывал, периодически обращаясь к карте, висевшей на стене.

«Снова облава будет!» – прошептала одними губами и, собираясь на работу, путаясь в одежде, собрала наспех дочке корзинку, как несколько раз до этого.

«Бабушку проведать надо, беги к ней, да поторапливайся! Оставишь корзинку и сразу назад!»

Вольф выглянул в окно, как раз когда Красная Шапочка закрывала за собой калитку – веревка, служившая вместо сорванного в пьяной потасовке крючка, не хотела цепляться за деревяшку из забора, и девочка торопливо ощупывала ее, пытаясь понять, что случилось. Чуть позже Вольф вышел покурить на лужайку перед домом: скатываясь вниз по серому, не опушившемуся еще пасхальной зеленью ивняку, скакал, словно огонек, красный платок. Этот платок давно раздражал его, но никогда прежде не думалось о нем, как о красном, в том вражеском, красном его смысле, а тут вдруг полыхнуло. Пару раз Вольф лично опускал дуло снайперской винтовки, лихо вскинутой кем-то из подвыпивших офицеров, когда девчонка – один платок на ножках – точно как сейчас шла, ощупывая путь, по тропинке внизу. Пару раз… пару раз именно тогда, когда потом возвращались они из леса злые и без улова. Целая армия приходила ни с чем. Неожиданная догадка блеснула перед Вольфом, как рыба, плещущаяся на поверхности озера. И на эту охоту он отправился сам.

Девчонка дошла до разрушенного здания электростанции, смахнула ледяную морось с покореженных чугунных перил, замерла на мгновение, словно собираясь с силами, и Вольф уже стоял там, на мостике, неслышный и неощутимый в водяном грохоте, испытывая соблазн пнуть ее ногой, наотмашь, чтобы свалилась в ледяные пенистые водовороты вместе с платком и корзинкой. Но, когда девчонкины руки зашарили по металлической решетке мостика, едва не коснувшись его сапога, отпрянул и, легко перебежав на противоположный берег, затаился в кустах. Дальше путь шел через луг, нужно было узнать, по какой именно тропинке она пойдет, и потом передвигаться на корточках в сухостое: непонятно было, насколько плохо ее зрение, а на лугу спрятаться труднее.

Когда ясно стало, какой дорогой девчонка войдет в лес, Вольф, отдалившись метров на триста, пошел за девочкой, ведя ее, словно на корде. Он не чувствовал одышки и подагры, словно и не было этих лет, крался тихо-тихо, точно так, как крался тогда, летом 1914-го, раздразненный запахом первой крови, в высокой траве и камышах, на этой же самой земле. Иногда чуть опережая ее, иногда пропуская вперед, но ни на секунду не теряя из виду, срастаясь с ней, словно чувствуя ее дыхание, ее легкую хромоту (сапоги были большими, взрослыми, тяжелыми), даже ее страх.