Мильфьори, или Популярные сказки, адаптированные для современного взрослого чтения

Вскочив на ноги, он попытался разорвать нелепый балахон на себе, но ткань оказалась неожиданно крепкой, тогда, скинув пахнущую старухой и ее шкафом сорочку на пол, Вольф схватил девчонку за локоть, выдернул из кровати, поставил перед собой и одним ударом, как бил в далекой юности по тряпичному манекену в зале на Вассерфур (ох, неужели это где-то есть до сих пор – Бавария, цветы, кнедлики, воскресная месса, Гизела и Паулин?..), свалил обратно на кровать, а серое белье, хранящее теперь с сыроватым бабкиным теплом и его собственное (какая мерзость!), расцветало алым, почти красивым пятном. Он так ее ударил, что девчонка сперва отлетела к стене, взмыла в воздух, ударилась темечком и потом упала. Спрятав тело в шкаф к бабке, неторопливо осмотрелся, расправил китель, надел ремень и фуражку.

Мисливец заходил к старухе Носовой через чердак – некогда было с этой считалкой у двери возиться. Один раз старуха его чуть не убила (а он потом чуть не убил саму старуху), с тех пор и договорились – через крышу.

Дмитрий Петрович в кустах прятал палку, длинный шест из молодой сосенки с рейками, по которому взбирался, как по лестнице, бесшумно пролезал в слуховое окно на чердаке и там, желая напугать старуху, нарочно с грохотом выбивал ногой крышку от чердачного лаза и прыгал вниз с джигитским «хыыыыа!». Старуха Носова шипела: «Умри, паскуда!», а Мисливец игриво ей подмигивал и говорил с деланым удивлением: «Ты гляди… жива еще!»

Радиопередатчиков было на самом деле два. Фальшивый, к которому одновременно с Мисливцем шел передавать радиограмму ничего не знающий человек, и этот, у старухи, – правильный. Когда за первым устанавливалась слежка, Дмитрий Петрович говорил, что «упадет на хвост» своему человеку и проверит, кто там за кем «наглядает». И уходил. Никто не следил за ним: в отряде напряженная обстановка царила, все подозревали друг друга, любого отлучившегося в этот период тут же обвинили бы в измене. Мисливец давал пару кругов по их территории, слушал, смотрел и потом осторожно, окольными путями добирался до старухи. Сейчас, когда дела стали более серьезными, тыл работал в полную мощь и сообщений становилось больше, радовать старуху своими посещениями приходилось чаще. Она действительно захворала – уж свой век прожила к тому же… Нужно было что-то придумывать с ней, менять тактику. Так и в этот раз – зашел к ней, чтобы получить шифровку с Большой земли и заодно проведать, не померла ли.

Мисливец повозился немного на чердаке, где в сене была спрятана рация, но решил сперва все же проверить обстановку внизу.

Вольф стоял перед ним собственной персоной, с ненавистными ромбами на воротничке, в мерзко оттопыренных галифе темно-оливкового цвета, подпоясанный ремнем с кортиком, ухмыляющийся, выставив вперед свой «вальтер», снятый с предохранителя.

Любой другой человек, не имеющий в отличие от Мисливца травмы головы, вывалившись из чердачного лаза и грузно приземлившись тремя метрами ниже, хоть на миг, но замер бы, застыл бы, не отдышавшись от одного испуга (от прыжка), припечатанный еще одним, катастрофическим, отупляющим – Вольфом и «вальтером». Но Мисливец в ту же секунду вскочил на ноги и сделал то, что было для него вполне предсказуемо: с воплем «Ах ты ж сучара!» бросился на Вольфа, в два счета выбил «вальтер» из его рук, заехал кулаком в челюсть, коленом в живот и еще раз коленом, согнувшемуся, по лбу.

Потом, матерясь на чем свет стоит, связал его же ремнем и вытолкал к двери. Только там заметил, что кровать залита кровью. А на полу – корзинка.

– Ах ты ж опарыш гнойный, ах ты ж падла такая, где девчонка? – И, не дожидаясь ответа, рванул на себя дверь шкафчика.

Девочка в съехавшем на шею платке, с разбитым носом и заплывшим глазом выпала ему в руки. За ней, как набитый тряпками манекен, вывалилась старуха. Ее серые космы напитались внучкиной кровью и еще больше походили на змей.

Девочка дышала.

– Ты один, сука? Ты один, тебя я спрашиваю?

– Один, – ответил, отплевываясь, Вольф и хрипло засмеялся.

– Один? Твою мать растак сто сорок черносотенных в горло! Ты один?

– Один! – смеялся Вольф.

– Во дела… – Мисливец обошел все окна, посидел тихо у двери, выбросил на двор надколотую макитру. Снова посидел. – Во дела… Ну, Христос воскресе воистину, твою мать!

Даже Вольф поморщился.

Через несколько часов Мисливец вернулся с людьми и обозом.

Вольфа со связанными руками пинками и затрещинами погнали в лес, а Маняшу положили в телегу. Ехать нужно было за сахаром аж к Золотоноше. Ехали, как всегда, ночью. Там думали Маняшу и оставить до поры до времени.

На рассвете девочка пришла в себя, застонала, попросила воды.

Лес выходил на песчаный берег Днепра. Утром над рекой стоял туман, так что противоположного берега не было видно – только персиково-рыжее солнце в белесом небе. Люди, что правили обозом, помогли Маняше встать, отвели к воде умыться. Маняша замерла там, глядя на солнце.

– Я как будто на облако попала!

– Типун тебе на язык! – прикрикнул хромой солдат, приведший под уздцы коня, и прямо в сапогах зашел в воду.

Конь наклонился и начал пить.

Глава VI