Милицейское танго (сборник)

Есть ещё третий и уж точно четвёртый взгляд, но там начинаются такие страшные дебри, в которые я, пожалуй, пока что не пойду. А скорее всего вообще никогда не пойду.

Лампа

Всякий из нас зажигал однажды лампу где-нибудь на веранде далеко от города в непроглядной ночи.

И собирались на эту лампу страшные какие-то существа: соседи приходили попиздеть про им одним интересное что-то, и крысы вдруг решали, что сегодня им всё можно, и нюхали нас внимательно; выходило вдруг из темноты испуганное какое-нибудь существо — женщина или, может быть, кошка — и смотрело на нас фосфоресцирующим взглядом, оценивая оттуда, из темноты, — злой мы или не злой.

А в основном стучали очень сильно об лампу разнообразные насекомые. Вот уж кого действительно дохуя.

Ну и комары, конечно.

Валентин и Валентина

Над кремлёвскими курантами вспыхнула полночь. Редкие звёзды сбивали с ног одиноких прохожих. На Красной площади голубые ели стояли рядом друг с другом. Кремлёвский нетопырь злобно спал под чужим диваном.

«Кто я?» — спросил Ленин и понял, что у него нет языка. Ночной сторож ничего не ответил и убежал, высоко поднимая ноги в подшитых валенках, чтобы не замарать об говно подошвы.

Валентина шла на первое свидание. Подмышки её шуршали о болонию. Недоеная её грудь громко трепетала — Валентина была девушка.

Инженер Валентин поджидал её за углом Васильевского спуска с неприлично раздвинутой логарифмической линейкой. Ударившись об инженера мягкой грудью, Валентина приветливо распахнула плащ. Под плащом на ней было всё, что нужно для инженера.

Инженер смущённо посинел и упал на мокрый асфальт. Из его рта хлынул утренний компот.

После этого Валентина зачастила в его коммунальную комнату. Инженер Валентин мечтал построить в своей комнате паровоз из одних гвоздей и выехать на нём в первомай. Но мечта его не могла осуществиться из-за узости дверных проёмов и лестничной площадки. Валентин и Валентина часто читали друг другу художественные книги и готовились к будущей жизни, ведь Валентина была девушка.

Они поженились через два года при камвольном комбинате. Инженера спасти не удалось: он умер на руках у Валентины прямо на ступенях загса. Детей у них никогда не было.

Валентина заступила мастером на производство. На производстве она часто пела высоким девичьим голосом песнь о своей судьбе. Её ценили и не выпускали на пенсию, пока она не умерла.

После смерти у Валентины остались небольшие сбережения на сберкнижке и маленькая комната в Марьиной Роще, которая названа так в честь любви Валентина и Валентины.

Иногда в роще в память о них поют соловьи. А иногда не поют, но это уже никого не касается.

Моя последняя мама

Рассказ из иностранной жизни

Он осторожно ощупал своё новое лицо. Выковырнул ногтем засохшую за носовым крылом муху и посмотрел себя в зеркало. В зеркале было видно, что из всех его глаз по-прежнему текут густые слёзы. Он медленно опустился на пол внизу комнаты и, порывшись в нагрудном кармане («Грудь всегда расположена спереди», — напомнил он себе), достал губную гармошку Вельтмайстер — всё, что осталось от трофейного аккордеона его отца. ,

Издав на гармошке несколько мелодических трелей, он запел глубоким звучным голосом:

Мама! О моя мама!

Почему ты молчала о том, что я чёрный?

Почему ты столько лет молчала о том,

что я чёрный?

Мама, моя последняя мама.

Мама!

Зачем ты мне не сказала тогда?

Затем ты мне не сказала тогда,

что я чёрный?

О, если бы ты мне сказала тогда,

ты была бы жива до сих пор,

моя последняя мама.

Да, я знаю теперь, что я чёрный!

О, я как я знаю теперь, что я чёрный!

Моя последняя мама^[1].

Закончив песню, он тщательно спрятал гармошку внутрь нагрудного кармана, распахнул руками окно и вспрыгнул на подоконник. Несколько секунд он колебался, стоя на самом краю: в небе собиралась — гроза, а внизу уже скопились полицейские машины.

Внезапная мысль посетила его: он проверил замок ширинки — замок был широко распахнут. «Хорошо!» — подумал он, доставая хуй. Через некоторое время снизу послышались обиженные выстрелы.

Он застегнул ширинку, ещё раз проверил лицо, оттолкнулся ногами от подоконника и полетел, задевая небоскрёбы своим широкополым плащом и шляпой.

«Мама, моя последняя мама», — успел он подумать незадолго перед тем, как пылающей ракетой вонзиться в трансформаторную подстанцию.

После этого его больше не видели.

Юмор

Пьеса в одном действии

На сцене писатель-юморист.