Милюков

По сведениям Ключевского, в Петергофе шла дискуссия, проводить ли выборы в Булыгинскую думу равным голосованием или по сословиям. Следуя совету Милюкова, Ключевский поддержал тех членов правительства, которые выступали за бессословные выборы. Павел Николаевич, а вслед за ним и Василий Осипович утверждались в мысли, что бессословность соответствует принципу равенства избирателей. Министры же, отстаивавшие этот принцип, руководствовались иными соображениями — они были убеждены, что крестьянство, то есть подавляющая часть населения, послушно проголосует за кандидатов, рекомендованных властями через помещиков и общины.

Шестого августа был обнародован закон о выборах в совещательную Думу, при всех оговорках и недоговоренностях признававший принцип бессословности выборов и фактическое участие в них политических партий^{305}. Это было крупное завоевание революции, еще более упрочившее убежденность Милюкова в необходимости участия в выборах всех прогрессивных сил.

Сам закон Милюков, во многом благодаря Ключевскому, встретил во всеоружии: на следующий день в «Сыне Отечества» появилась обширная статья, где он категорично выступал против бойкота выборов, указывая, что при всех несовершенствах Дума явится новой ареной, на которой впервые в истории России развернется парламентская борьба.

Левые, в первую очередь социал-демократы, жестко атаковали Милюкова, объявляя его пособником самодержавия. Особенно остро выступал Л. Д. Троцкий, первым из социалистов-эмигрантов возвратившийся в Россию и под псевдонимами развернувший печатную пропаганду сразу в нескольких газетах, ориентируя рабочих на углубление революции, подготовку вооруженного восстания. Однако его «Открытое письмо профессору П. Н. Милюкову», распространявшееся социал-демократами в виде листовки^{306}, было более умеренным и даже именовало Павла Николаевича «выдающимся историком русской культуры». Автор вопрошал: «Что же делает г. Милюкова вождем той разношерстной коалиции, которая считала себя одно время, а может быть, считает себя и сегодня сильнейшей политической партией России?.. У него нет ни ясного представления о путях революционного развития, ни ясного плана действий. В чем же его сила? Исключительно в том, что он учит свою партию брать революцию измором, отписываться от ее запросов и отсиживаться от ее событий. Парламентарный режим в России неизбежен. В конце концов он установится. Вся задача лишь в том, чтобы с достоинством выждать его установления. В разрешении этой задачи г. Милюков незаменим». При всей полемичности эти заявления свидетельствовали об определенном уважении к либеральному лидеру.

В высших правительственных кругах шла закулисная борьба между сторонниками уступок и репрессий. Последним очень не нравилась позиция Милюкова. Чем именно? Царские власти рассматривали Булыгинскую думу как завершение государственных преобразований в России, тогда как Милюков видел в ней лишь зачаток будущего парламентаризма.

Седьмого августа во время встречи руководителей Союза союзов у Милюкова на станции Удельная (он предусмотрительно сохранил за собой квартиру под Петербургом) дом был окружен полицией, всех собравшихся взяли под стражу и на извозчиках отвезли в тюрьму. На Шпалерной их не приняли, опасаясь, по-видимому, взрыва недовольства в условиях крайнего политического напряжения в столице. Милюков и его товарищи под конвоем пешком отправились по мосту через Неву в Кресты. Там арестантов встретили с почтением, ибо в их числе оказались два статских советника и три профессора (Милюков, инженеры-путейцы Александр Андреевич Брандт, будущий ректор Санкт-Петербургского университета, и Яков Николаевич Гордеенко). Это было третье, последнее заключение Милюкова, оказавшееся самым непродолжительным.

Месяц, проведенный в Крестах, стал своеобразным отдыхом. Персонал обращался с арестованными уважительно, не исключая, что вскоре кто-то из них станет министром. Обвинения не предъявлялись. Свидания разрешались по первому требованию. Более того, жена приносила Милюкову не только свежие газеты, но и нелегальные листовки. Несколько раз приезжал директор удельнинского дома для умалишенных Тимофеев. По любезному приглашению начальника тюрьмы гость и арестант располагались играть в шахматы в его кабинете.

Павел Николаевич использовал это время для пополнения багажа художественной литературы. Он прочел все сочинения Глеба Успенского, имевшиеся в тюремной библиотеке, и был поражен силой таланта и точностью социологических оценок замечательного писателя. Одолев многотомную эпопею Эмиля Золя о Ругон-Маккарах, он счел, что это — «застоявшееся болото» по сравнению с русским «речным разливом»^{307}.