Милкино счастье

– Всем сердцем мне хотелось бы избавить его от страданий. Я даже знакомил его со своим другом. Но он убежал. Глупый мальчишка!

Она подвинулась к нему ближе.

– Возьми меня так, как ты это делал с Константинусом.

– Тебе будет больно, Люциния. Ты еще очень нежна. Я часто бывал жестким с моим патикусом. Он любит боль.

– Сделай и мне больно.

– Я не могу…

– Сделай. Меньше масла сегодня. Я хочу этой боли. Она напомнит мне ту, которую я жду…

Он ворвался в нее так, что она вскрикнула и застонала. Но он не мог уже остановиться. Он скользил и скользил в ней до тех пор, пока с уст обоих не сорвался животный крик.

– Тише, тише, моя возлюбленная. Сторожа все спят. Спит и твоя служанка. Я щедро ей плачу. Но стон твоей любви сейчас слышат сами боги.

Они целовали друг друга в губы, и не было на свете страсти сильнее, чем их страсть.

Уже подошло к концу лето. Максима вернулась из своей поездки на Сицилию. Однажды утром она сидела в таблинуме[38], за мраморным столом с Великим Понтификом, они завтракали и обсуждали дела Цезаря. Смеялись и немного шутили. Максима была сорокалетней женщиной, высокой и плотной. Её фигура более походила на фигуру мужчины – широкие плечи и полноватая талия переходили в узкий таз. Она была порывиста в движениях и очень решительна в поступках. Она сидела на высоком солиуме[39], сделанном из оливы и черного дерева, инкрустированном панцирем черепахи и слоновой костью. Чуть полноватые ноги с темными узлами вен, обутые в мягкие сандалии, опирались на скабелум[40], украшенный медью и янтарем. Максима уже позавтракала козьим сыром, оливками и лепешками. Теперь она пила вино, разбавленное водой. Серые, задумчивые глаза внимательно смотрели на Понтифика.

Великому Понтифику было около пятидесяти. Это был высокий, седовласый мужчина, не полный. Его бы можно было назвать красивым, если бы не наличие багрового шрама на щеке, делавшего его улыбку похожей на влажный оскал какого-то зверя. Скорее волка или койота. Он получил этот шрам, спасаясь от пожара, когда молния ударила в его дом. В этом пожаре он повредил и ногу и теперь немного хромал. Его уважал сам Цезарь, а многие весталки откровенно побаивались его строгого и хмурого выражения лица. Пурпурная полоса на его тоге была расшита золотыми знаками высокого жреческого отличия. Его солиум был еще выше и богаче, чем солиум Максимы. Ножки кресла были сделаны из бронзы в виде когтистых лап тигра. Тонкая резьба и золотой узор украшал мощные подлокотники. Поверх солиума была накинута шкура бурого медведя. Длинные и белые пальцы Понтифика перебирали острые когти на мертвой медвежьей лапе.

Слуга попросил разрешения сделать доклад.

– Входи.

– О, Великий Понтифик и священоликая Максима, к вам на прием просится какой-то молодой римлянин. Он утверждает, что у него есть важный государственный разговор.

– Пусть войдет.

Робко озираясь по сторонам, немного сутулясь, в зал вошел молодой мужчина. Максима сразу отметила про себя необычайную красоту этого юного римлянина. Он был высок и строен, почти худощав. Плавные, женственные движения, выдавали в нем патикуса. Кудрявые светлые локоны обрамляли прекрасный лик, похожий на лик самого Нарцисса. Нежный овал щек, свежий цвет лица, ярко синие глаза – все это, невольно приковывало взгляд.

«Да, это – патикус, – уже не сомневалась Максима. – Видимо, у него богатый любовник – юноша изнежен и дорого одет».

А Великий Понтифик, оглядев юношу с неприязнью, спросил:

– Кто ты? И зачем пришел?

– О, великий и могучий жрец, а также священоликая Максима, меня зовут Константинусом. Я из рода Ларциев. Я хочу сообщить вам о том, что одна из жриц священного культа Весты нарушила свою клятву.

– Что ты несешь, мальчишка? Чем докажешь свои слова? Causa justa?![41] – нервный тик свел обожженную щеку Понтифика, сделав его лицо страшным.

– Зачем доказывать то, в чем можно убедиться за одно мгновение? Corpus delicti[42] вы увидите сами, достаточно заставить весталку раздвинуть ноги.

– Как смеешь ты говорить подобное?

– Раз говорю, значит, знаю наверняка. Justitia regnōrum fundamentum[43].

– О ком ведешь ты речь?

– Я веду речь о весталке Люцинии. Она любодействовала в священном доме весталок. Я следил за ней и видел ее там вместе с любодеем.

– Как?! В самом храме? – Понтифик вскочил с деревянного кресла, покрытого шкурой медведя. – И кто этот преступник?!

– Имени преступника я не знаю. Похоже, он плебей и чужестранец, – чуть покраснев, отвечал юноша. – Они встречались не только в Храме, но и в шалаше у Тибра. Все лето.

Понтифик не верил своим ушам. Речь шла об одной из любимых им весталок. Он хорошо знал ее отца. Люциния была красива, словно Венера, умна и очень старательна. К тому же она была самой знатной и богатой среди других своих подруг.

– Dum casta.[44] – обронила Максима. – Я должна сама в этом убедиться.

Максима довольно быстро разыскала Люцинию.

– Как поживаешь, верная весталка? – начала она издалека.

– Все хорошо, матушка, – потупив очи, отвечала ей Люциния.