Милкино счастье

– Ну и дура… Что поделать, если мое сердце давно занято, – он смотрел в глаза Анатолю чистым и прекрасным взором.

* * *

Краевский вспомнил об этом волнующем эпизоде с «Катькой», фантазируя о том, как в следующий раз привяжет Людочку, чтобы она сошла с ума от страсти…

– Анатолий Александрович, где вы так долго были? Вы снова закрыли меня на ключ.

– Не будь такой нетерпеливой. Я ходил по дому, делал распоряжения прислуге и мастерам. В детской еще идет ремонт.

– Простите…

– Ты уже собралась?

В этот день они посетили модный салон. Людочка примерила готовое платье из лилового бархата. Алансонское кружево изысканного узора, в тон к платью, украшало роскошный лиф. Тут же была отделка из шифона. Краевский любовался своей возлюбленной, в то время, как портнихи подгоняли платье по ее фигуре. Людочка крутилась возле зеркала и не верила своим глазам – из блестящего овала на нее смотрела светская красавица, тонкая, изящная и очень породистая. То ли жар любовных ночей, полных страсти и изысканной порочности, то ли водные промывания доктора Ноймана, а может, все вместе, произвели с нею такие метаморфозы, что взгляд карих глаз искрился теперь и на летнем солнце, и в полумраке, пропахшего духами модного салона. Юное лицо немного осунулось, утончились и без того тонкие черты.

Когда ей примеряли новое платье, одна из заколотых шпилек выскочила из высокой прически, на грудь упала тяжелая прядь русых волос. А затем рассыпалась и вся хитроумная конструкция. Людмила ойкнула и посмотрела на графа. Ему показалось, что перед ним стоит сама Афродита. Сквозь облако волос просвечивало солнце.

«С нее надо писать картины. Когда мы будем в Ницце, я приглашу художников. Они напишут ее обнаженной. Она прекрасна. Она – ангел», – думал он, и неожиданные слезы струились по его щекам.

В тот день они заказали еще пару роскошных туалетов, заехали в меховой салон и купили Людочке соболью накидку. Граф старался сжимать всякий раз ее предплечье или узкую кисть руки, когда прохлада темных вестибюлей и парадных на время отдаляла их от других людей.

В театр они приехали уже после третьего звонка. Людмила понимала, что, не смотря на всю видимую браваду, граф опасался, чтобы их не застукали вместе какие-нибудь знакомые или сослуживцы. Они зашли в боковую ложу очень тихо, когда в зале был погашен свет, и неслась бодрая мелодия увертюры.

– Мы почти опоздали, – прошептала она.

– Радость моя, привыкай к подобной маскировке и таинству. Наш союз пока осенен тайной. И ты знаешь, почему, – также шепотом ответил он. – Мы и уйдем отсюда чуть раньше, чем все остальные.

– К чему тогда это роскошное платье и сапфиры? Все равно меня никто не видит, – разочарованно протянула она.

– Мила, ты сама и все, что на тебе – только для меня. А ты, кокетка, мечтала бы, чтобы на тебя пялились все мужчины этого города? – он сильно сжал ее ладонь.

Она едва не вскрикнула.

– Дай время. Мы поедем с тобой в те города Европы, где редко бывают русские. И нас никто не узнает. Там мы всем будем представляться мужем и женой.

Она судорожно вздохнула. Ей показалось, что голову обожгло огнем: «Он сказал: мужем и женой… Господи, какое это счастье…»

Она понимала, что обещанное счастье мерцает где-то далеко, и огни его едва различимы, и что счастье это – незаконное и краденное. Но в душу ее вошла тихая радость. Она сидела и улыбалась. В темноте сияли его, любимые глаза. И не было в мире человека ближе и роднее, чем он.

На сцене уже вовсю шла оперетта, и какой-то старый и толстый мужчина в светлом трико исполнял арию. Это был лишь третий ее визит в театр. Первые два она бывала здесь вместе со своим классом. Казалось, что с тех пор, как она приходила сюда в форменном платье юной институтки, на которую шикала и делала страшные глаза классная дама, до этого времени, как она села в удобную боковую ложу, в роскошном платье, прошла целая вечность. Полно, она ли это была? В темноте зрительного зала слышался скрип кресел, легкое шевеление публики, шорох сложных туалетов напомаженных дам, костяное щелканье моноклей, вздохи, редкие покашливания и шепотки.

– Ты говоришь, что тебя здесь никто не видит?

– Да, здесь же темно…

– Не настолько, чтобы в свете софитов не разглядеть твой милый лик. Вон, смотри, из противоположной ложи тебя лорнирует какой-то шустрый ферлакур. И в бельэтаже двое тебя заметили… Черт побери, жаль я не захватил свой пистолет, – шутил он. – Вон тому рыжему, я бы точно зарядил меж глаз. И чего уставился?

Людочка тихо смеялась, отбиваясь от его тайных прикосновений. Тех прикосновений, которые никто не видел.

И вдруг ей отчего-то стало неуютно – будто холодная игла снова вошла в висок. С балкона второго этажа, через театральный бинокль, на них смотрел темный господин. Она узнала его. Он не был миражом, он не был фантомом ее больного воображения. Он стоял во весь рост и смотрел на них с Краевским. Людмила застыла. Граф не сразу заметил в ней перемену. Он продолжал, легко обнимая ее за талию, шептать разные непристойности, от которых еще минутой ранее кружилась ее голова.