Mille regrets (ЛП)

Соседи, знакомые с обычаями дома, издали прислушивались к тому, что в нем происходило. Постепенно весь Конде, покинув свои мастерские, конюшни, кухни, уселся в баркасы, в шлюпки или на паромы и принялся грести в сторону нашего жилища. Теперь многоголосье, доведенное до полной силы звучания всей мощью девяти наших грудных клеток, неслось над Шельдой, вспученной щедрым весенним паводком. Но еще быстрее, чем ее воды, распространялся слух о том, что происходит при свете дня на острове господина Жоскена. Множество лодок с людьми окружило сад.

Лежащий на меди кристалл отбрасывал тысячи лучей и был подобен оси, вокруг которой кружил канон нашего рондо. Когда мелодия, воодушевленная благоговением, которое она вызывала в толпе при каждом усиленном ее повторении, наполнялась другими словами, люди начинали креститься и становиться на колени.

Жоскен подводил нас к латинскому Credo. Едва солнце достигло зенита и луч, отраженный камнем, осветил все наши девять лиц, мы грянули Символ Веры, вспыхивая трижды тремя голосами в пламени Параклита[23]:

«Et in Spiritum Sanctum, Dominum et vivificantem : qui ex Patre Filioque procedit[24]»

По волшебству музыки – или небесного огня? – мирская песня стала основанием для ослепительной мессы, освященной лазурью небес, не запятнанных ни единым облачком. Даже птицы смолкли. Когда это светское Credo отзвучало, пронесся гул одобрения, и лишь его эхо отразила высокая вода разлившейся реки. Да, это был поистине странный полдень, священный и, вместе с тем, почти еретический, когда мы сымпровизировали этот канон на девять голосов, соединенных вокруг светоносного камня.

Увы, очень скоро во все пределы разнесся слух о чудодействе Жоскена и маленького Николаса, обладателя золотого голоса. А чего же еще мой учитель, воодушевленный праздником в честь своего ars perfecta, мог ожидать? Что такой день останется в тайне, без последствий? Бедняга, как же он был наивен, мой приемный отец!

Николь в бешенстве сплевывает на палубу и продолжает свое повествование. Галерники, не отрываясь, смотрят ему в рот. Содимо в том числе.

– В последовавшие за тем недели разнообразные посланцы сменяли друг друга у наших дверей. Всегда с одной и той же просьбой – принять приглашение для замечательного мальчика спеть то на освящении церкви в Генте, то на празднике Успения Богоматери в храме Гроба Господня в Брюгге, а то еще и на вечерне для монахинь Ипрского монастыря. Но всякий раз Жоскен отклонял приглашение, ссылаясь на насморк и простуду у своего вундеркинда. Эти оправдания плохо вязались с серединой лета. До глубокой осени мой дорогой учитель продолжал раскаиваться в том, что позволил себе выставить меня напоказ. Однако, сколько бы он ни отказывался от приглашений всевозможных каноников и епископов из дальних мест, это неминуемо должно было закончиться тем, что в Конде-на-Шельде заявится посланец, которого он более всего опасался. В начале декабря он прибыл верхом на лошади, покрытой алой попоной, с подвешенной к недоуздку эмблемой Золотого руна – прославленного рыцарского ордена великих герцогов Бургундских.

Такому посланцу не отказывают. Он привез письмо весьма любезного, но категорического содержания, от Вильгельма де Круй, опекуна и воспитателя юного Карла Люксембургского, с приглашением для господина Жоскена и его питомца на торжества, предстоящие в Брюсселе, по случаю празднования совершеннолетия и освобождения из-под опеки названного Карла. Это достопримечательное событие будет ознаменовано большими приемами, банкетами и дивертисментами, чтобы самым достойным образом отпраздновать вступление во владение своими землями наследного принца, сына Филиппа Красивого и Хуаны Безумной, внука императора Максимилиана Габсбургского и Марии Бургундской, то есть потомка по прямой линии самого Карла Смелого.

«Ваше искусство, господин Жосс, там будет оценено по достоинству! – многозначительным тоном произнес посланец, вручая Жоскену крупный как орех бриллиант, – как и плоды ваших трудов, о которых идет добрая слава», – добавил он, внимательно посмотрев на меня.

Я был на седьмом небе от счастья, а Жоскен в отчаянии. Он проклинал бриллиант вместе со всеми своими кристаллами. Эделина тоже ходила с кислой миной. Я совершенно не понимал, почему столь необыкновенное предложение повергло их в такое уныние. У меня было впечатление, будто они дежурят возле покойника. Увы! если бы я знал, я расстроился бы не меньше их и постарался бы как можно скорее сбежать.