Mille regrets (ЛП)

«Я понимаю, малыш, это не похоже на простые сельские развлечения на берегах нашей Шельды. Но я обязан повиноваться. Лемэр Бельгийский слишком долго наставлял меня по части десертов и интермедий. Ему требуется миленькое сопрано для поздравительного приветствия Карлу. Ты споешь песню Дюфаи «Добрый день, добрый месяц и год». Ты ее знаешь, это простенькая песенка, но ты из нее сделаешь чудо, figlio mio, …о-ох!»

Зарыдав, он схватил меня в объятия и так долго целовал, что успел измазать свой полукафтан золотой краской. На мои глаза тоже навернулись слезы. Грустные мысли одолевали нас обоих.

«Маэстро Жосс, что вас так мучает? Вы собираетесь меня покинуть?»

«Нет, малыш, нет, не беспокойся! Это пустяки, это просто волнение, оттого, что я вижу тебя при большом дворе, волнение и сожаление…»

Занимаясь моим нарядом, поварята успели запугать меня жуткими историями о мальчиках, которые слишком долго просидели без воздуха, закупоренные в подобных блюдах, а потом их находили там мертвыми. С такими вот опасениями я съежился в сырой темноте этого съедобного жилища, стараясь не помять свои крылья о его губчатые стенки. Вначале я подумал, что задохнусь в нем. Но пирожник предусмотрительно оставил под перьями щели для доступа воздуха. Прошло довольно много времени, прежде чем все сооружение наконец сдвинулось с места, подхваченное стольниками, которых я узнал по колпакам.

Мне навстречу приближался шум празднества. Страха больше не было. Теперь я весь трепетал от желания поскорее исполнить свою роль. Мне удалось просунуть палец в щель и расширить ее, чтобы лучше видеть зал, освещенный пирамидами свечей. В нем было множество людей, и наряды казались еще более роскошными, чем прежде. Когда меня, то есть пирог со мной внутри, поставили перед помостом для великих герцогов, трубы и крумгорны зазвучали с такой мощной силой, что самого Господа Бога вряд ли удалось бы здесь услышать, вздумай он пукнуть.

Мавры обнажили свои сабли и снесли с пирога верхушку. Распрямившись и собравшись с силами, я запел песню Дюфаи:

Богатства, счастья, доброго здоровья,

Беспечной радости и громкой славы

Желаем мы прекрасной даме с принцем

Достойнейшим! И сладкое вино

Пусть льется за успехи их и бодрость!

Карл сидел прямо передо мной, засунув пальцы в соусник. Он едва удостоил меня взглядом, продолжая обгладывать огромный кусок дичи. Глядя на его крошечный рот, недоумеваешь, как в него можно запихать столько мяса. Его свита была целиком погружена в болтовню, интриги и обжорство. Услышав мой голос, дама Маргарита отвлеклась от пиршества. Закончив песню и уже сворачиваясь внутри пирога, я пренебрег запретом Жоскена и попытался поймать ее взгляд.

Она вытерла жирные руки о скатерть, схватила позолоченный кубок и, пристально глядя в мою сторону, жадно отхлебнула вино. Затем эта вдовица склонилась к восседавшей справа от нее даме Лаодамии и бросила ей несколько слов. Наперсница тут же встала из-за стола. Я поспешно отвел взгляд. Пока меня уносили вместе с пирогом, я наблюдал, как она идет к Жоскену, в другой конец зала. Он же всячески старался не смотреть в мою сторону. Я сделал что-то скверное? Большой марципановый дельфин из второго дивертисмента скрыл нас друг от друга. Лаодамия вошла в кухню, где я барахтался в тесте и перьях, пытаясь вылезти из пирога. В руках у нее была чаша горячего вина с корицей. Она протянула ее мне с грациозным поклоном и своими пухлыми губами проворковала комплимент, который я никогда не забуду:

«Прелестное дитя, из пирога возникшее, моя высокородная госпожа умеет быть благодарной за очаровательные звуки, усладившие слух, в честь ее принца, достигшего расцвета. Прими напиток сей, ее рукою избранный. Для горла твоего он слаще меда. Прими и насладись, мой ангелочек!»

Я не заставил себя долго уговаривать. Мой пересохший рот охотно принял это питье. И я тотчас заснул. На следующее утро я проснулся от мучительной боли, с окровавленным тряпьем между ног. Вот так я и утратил свои детородные органы – через ложь, снадобье и цветистый комплимент!

Глава 3

Над безмятежным морем внезапно гремит пушечный залп. Все напряженно прислушиваются к прокатившемуся по волнам эху. Что это? Сигнал от Святой Германдады? Артиллерия сбившегося с пути турецкого судна? Или французский корабль-шпион, что-то высматривающий в испанских водах?

– Батистьелло, быстро на мачту! Посмотри внимательно, что за цвета на горизонте, – приказывает встревоженный дон Фигероа.

Внимание гребцов постепенно сосредоточивается на капитане, который меряет палубу большими шагами, тяжело переставляя ноги, как если бы на них были не сапоги, а кандалы, между тем как галерники их так и не надели после купанья. Их капитан, однако, не страдает ни подагрой, ни артритом и регулярно, каждые два часа, мочится за борт залихватской струей, выливая в море не меньше полулитра влаги. Чего же тогда он так себя изводит?