Читаем Миллениал полностью

Поток воды смывает остатки пены с кастрюли, оставляя ее влажной гладкой и чистой. Теперь раковина пуста. Вода из сатейника практически выкипела, покрыв скорлупу белым матовым налетом накипи. Еще секунду и они бы рванули, оставив на потолке ошметки горячего желтка.

Позавтракав яйцами, я надел темную футболку. Как раз то, что надо для похода в этот жаркий июльский день. Поход куда-то в поле. Я хочу лишь разведать одну локацию, где сделаю пару фотографий. Я надеваю спортивные штаны, носки и кеды «Адидас». Положив кошке еще еды и выпив два бокала холодного вина, я надеваю панаму оливкового цвета и направляюсь в свой поход, взяв лишь бутылку воды, фотоаппарат и ноутбук.

Пыль поднимается, когда проносятся автомобили. Эта аэрозоль оседает на черный раскаленный асфальт. На встречу мне никого нет. В такую жару люди предпочитают сидеть дома. Здесь, в большинстве своем, миллениалы как и все: сидят дома. За редким исключением часть из них все же сидит на даче, подобно более старшим поколениям, а вторая их часть сидит дома за компьютером.

Я дошел до реки. Тихая и безмятежная мутная вода течет к плотине. Я пытаюсь идти по берегу, но натыкаюсь на заросли и воду. Небольшой участок топи тормозит путь, поэтому я возвращаюсь обратно под мост. Он разрисован разными граффити. Татуировки бетонных стен. Они сливаются и переходят одна в одну, образуя собой сплошное разноцветное полотно. Вероятно, скоро его закрасят бежевой эмалевой краской, оставив место для нового творчества.

Я иду мимо дачных домов и зарослей борщевика. Никогда его не было так много здесь. Его огромные, практически прозрачные, зеленые листья расправляются, покрывая собой огромную площадь земли. Десять таких кустов и поле становится зеленым без единой травинки на нем. Я аккуратно прохожу мимо листов, стараясь их не задеть, и выхожу на узкую тропинку, которая вливается в широкую асфальтовую дорогу, ведущую к плотине.

С высоты дороги я смотрю вниз на реку и вижу редких рыбаков, которые укрылись в тени деревьев. Они тихо выжидают рыбу, наблюдая за поплавком, который до половины погрузился в водную гладь. Я продолжаю идти дальше, пока асфальт не заканчивается и не начинается размытая, будто после дождя, глиняная дорога, которая спустя пару метров замещается сухой глиной и корнями деревьев.

Шумит где-то внизу плотина. И, кажется, я могу потрогать этот шум руками, настолько он плотный. Но вместо этого я захожу глубже в лес, чтобы выйти к огромной горе рядом с железнодорожным мостом. Я спускаюсь, держась за деревья, обрывая мирную и тихую рыбалку, и вновь поднимаюсь по бегущему куда-то туда бесконечно вверх полю. Там трава по колено и сухая глина, удерживающая ее.

Я карабкаюсь выше и выше и вот вижу одинокую маленькую березу, которая смотрит на огромный город, как я, смотрящий на него же из окна своей однокомнатной квартиры. Я подхожу к ней. Ее пластичные ветви свисают вниз, касаясь зелеными листьями травы. Вероятно, она хочет пить, я тоже хочу. Я делаю пару глотков воды и даю немного ее этому одинокому дереву. Фотоаппарат делает несколько снимков раскинувшегося около реки города и леса. И только одна эта береза стоит здесь особняком. Она тоже своего рода миллениал: непонятная и одинокая.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Мифогенная любовь каст
Мифогенная любовь каст

Владимир Петрович Дунаев, парторг оборонного завода, во время эвакуации предприятия в глубокий тыл и в результате трагического стечения обстоятельств отстает от своих и оказывается под обстрелом немецких танков. Пережив сильнейшее нервное потрясение и получив тяжелую контузию, Дунаев глубокой ночью приходит в сознание посреди поля боя и принимает себя за умершего. Укрывшись в лесу, он встречает там Лисоньку, Пенька, Мишутку, Волчка и других новых, сказочных друзей, которые помогают ему продолжать, несмотря ни на что, бороться с фашизмом… В конце первого тома парторг Дунаев превращается в гигантского Колобка и освобождает Москву. Во втором томе дедушка Дунаев оказывается в Белом доме, в этом же городе, но уже в 93-м году.Новое издание культового романа 90-х, который художник и литератор, мастер и изобретатель психоделического реализма Павел Пепперштейн в соавторстве с коллегой по арт-группе «Инспекция «Медицинская герменевтика» Сергеем Ануфриевым писали более десяти лет.

Павел Викторович Пепперштейн , Сергей Александрович Ануфриев

Проза / Контркультура / Русская классическая проза / Современная русская и зарубежная проза