Миллениум. Тетралогия. (ЛП)

Там, наверху, кто-то подъехал на машине и отвлек внимание полицейских. И тогда он увидел возможность, временной зазор, и, до конца не сознавая побудительных причин, прикрепил на лоб фонарик. Затем достал стеклорез и оружие – пистолет «Ремингтон 1911 R1 Кэрри» с глушителем особой конструкции – и примерил его к руке. Затем, как всегда, произнес:

– Да будет воля твоя, аминь.

Тем не менее Хольцер не двигался с места. Его не покидала неуверенность. Правильно ли он поступает? Действовать придется с молниеносной скоростью. С другой стороны, дом он знает, как свои пять пальцев, а Юрий дважды побывал здесь и хакнул сигнализацию. Кроме того, полицейские безнадежно непрофессиональны. Даже если ему придется задержаться в доме – если, например, профессор не держит компьютер возле кровати, как все уверяют, и полиция успеет прийти к нему на помощь, – ему не составит труда ликвидировать копов тоже. Яну даже хотелось этого, и поэтому он во второй раз пробормотал:

– Да будет воля твоя, аминь.

Затем, сняв пистолет с предохранителя, он быстро переместился к огромному окну, выходящему на воду, и заглянул в дом. Возможно, под влиянием всей этой ненадежной ситуации Хольцер непривычно сильно отреагировал, увидев, что Франс Бальдер стоит в спальне, глубоко погруженный в какие-то мысли. Конечно, он попытался внушить себе, что это даже хорошо – мишень отлично видна. Однако его вновь охватили недобрые предчувствия, и он опять стал прикидывать: не остановиться ли?

Но не остановился. Вместо этого он напряг правую руку, со всей силы провел по периметру окна стеклорезом и надавил. Стекло шумно рухнуло внутрь, он ворвался в дом и навел пистолет на Франса Бальдера, который неотрывно смотрел на него и махал рукой, словно в знак отчаянного приветствия. Затем профессор, точно в трансе, начал растерянно и торжественно произносить что-то, напоминавшее молитву, литанию. Однако вместо слов «Бог» или «Иисус» Ян услышал: «Идиот». Больше он ничего не разобрал, но это в любом случае не имело никакого значения. Народ говорил ему самые разные странные вещи. И он все равно никого не миловал.

Тип со страшной скоростью и почти беззвучно пересек холл и оказался в спальне. Тем не менее Франс успел удивиться тому, что не сработала сигнализация, и заметить изображение серого паука у мужчины на свитере, чуть пониже плеча, и узкий, продолговатый шрам на бледном лбу, пониже шапки и фонарика.

Потом он увидел оружие – мужчина направил на него пистолет. Бальдер поднял руку, словно в качестве нелепой защиты, и подумал об Августе. Да, хотя его жизнь с такой очевидностью подверглась угрозе и страх запустил в него свои когти, он думал о сыне, и только о нем. Пусть произойдет все, что угодно! Пусть умрет он сам, но не Август. Поэтому он выкрикнул:

– Не убивайте моего ребенка! Он идиот, он ничего не понимает!

Но что из этого он успел произнести, Франс Бальдер не знал. Весь мир застыл, ночь и непогода за окном, казалось, накрыли его, и все стало черным.

Ян Хольцер выстрелил. Как и ожидалось, глаз его не подвел. Он дважды попал Франсу Бальдеру в голову. Профессор рухнул на пол, взмахнув руками, как огородное пугало, и не оставалось никаких сомнений в том, что он мертв. Тем не менее что-то казалось неправильным. В комнату ворвался штормовой ветер с залива и провел Яну по затылку, подобно холодному живому существу; секунду или две тот не понимал, что с ним творится. Все прошло по плану, и вон там стоит компьютер Бальдера, в точности как ему говорили. Яну следовало просто схватить его и бежать. Следовало действовать быстро и эффективно. Однако он стоял, словно оледенев, и только со странной задержкой сообразил, почему.

В большой двуспальной постели, почти полностью скрытый пуховым одеялом, лежал маленький мальчик с копной растрепанных волос и смотрел на него каким-то стеклянным взглядом. От этого взгляда Яну стало не по себе, причем не только потому, что тот, казалось, пронзал его насквозь. Тут примешивалось кое-что еще. Впрочем, с другой стороны, это не играло никакой роли.

Он обязан выполнить задание до конца. Нельзя допустить, чтобы что-либо поставило операцию под угрозу и подвергло их всех риску, и перед ним очевидный свидетель, а свидетелей быть не должно – особенно теперь, когда он продемонстрировал свое лицо. Поэтому Хольцер направил пистолет на мальчика, посмотрел в его странно сверкающие глаза и в третий раз пробормотал:

– Да будет воля твоя, аминь.

Микаэль Блумквист вышел из такси, одетый в черные ботинки, белую шубу с широким овчинным воротником, которую извлек из гардероба, и старую меховую шапку; последние два предмета облачения он унаследовал от отца.

Было без двадцати три ночи. По радио, в программе новостей, сообщили о серьезной аварии с трейлером, которая, по словам репортера, блокировала шоссе Вермдёледен. Но Блумквист с водителем такси пронеслись в одиночестве через темные, охваченные бурей пригороды, не заметив никаких следов аварии. Микаэля подташнивало от усталости, и больше всего ему хотелось остаться дома, заползти под одеяло к Эрике и заснуть.