Миллион миллионов, или За колёсиком

Его пьяная жена заплутала за домом в районе бассейна. Она кружится на одном месте, пытаясь сообразить, как её сюда занесло. Бокал с остатками коньяка выскальзывает из ватных пальцев, падает в сухую траву. Мария нагибается, чтобы поднять, но, потеряв равновесие, падает сама. Она неуклюже ворочается на земле, не в силах подняться. «Господи, как неудобно, что ж я так нажралась», – думает она. Чьи-то сильные руки уверенно отрывают её от земли, поднимают, крепко держат под груди, сквозь собственные алкогольные пары Мария ощущает плотный пивной перегар.

– Au-au-au, meine arme kleine Mascha! – Ай-я-яй, моя бедная, маленькая Маша!

Нет, только не это! Хриплый голос Карл-Хайнца сквозь его же приглушённый смех заставляет вибрировать барабанные перепонки, его жаркое дыхание обжигает ушные раковины.

– Maedchen ist betrunken, Maedchen bekommst auf dem Gesaess! – Девочка нажралась, девочка получит по жопе! – вторит ему хихикающий Фридрих.

– Нет, нет, пусти, – кряхтит Мария.

Она пытается вырваться, да куда там! Карл-Хайнц сдавил её так, что темнеет в глазах.

– Zum letzten Mal, zum Abschied, na und, Mascha? – В последний раз, на прощанье, а, Маша?

– Найн! Найн! – дёргается она из последних сил, вспомнив единственное знакомое ей немецкое слово.

– Verstehe nicht! – Не понимаю! – тихо ржет Карл-Хайнц и больно шлёпает её по ягодице. – Verstehe nicht, Hure! – Не понимаю, сучка!

– Lass ihr, lass ihr! – Ну, давай её, давай!

Фридрих спереди лапает Марию за груди, задирает на ней платье, с вывертом щиплет ляжки.

– Wo? Direkt hiere, Dummpkopf? – Где? Прямо здесь что ли, дурак? – пыхтит сзади Карл-Хайнц.

– Wo-wo! Selbst Dummkopf! In Sauna, hier! – Где – где! Сам дурак! В бане, вот где!

И уже ей быстрым, прерывающимся шёпотом:

– Mascha, zierst Du dich nicht, zierst Du dich nicht… komm, denn erblickt man uns… komm, das gefaehllst Dich… das gefaehllst Dich immer… komm schneller… – Маша, не ломайся, не ломайся… ну, пойдём, а то увидят… пойдём, тебе же нравится… тебе всегда нравилось… ну, давай быстрее…

От этой тарабарщины, от этого шёпота у Марии ещё больше кружится голова, Карл-Хайнц лезет в вырез платья, мнёт груди, добирается до сосков, его огромный жёсткий член упирается ей в зад.

И Мария сдаётся. Подталкиваемая сзади Карл-Хайнцем и влекомая спереди Фридрихом, она, спотыкаясь, двигается в сторону сауны, вот уже распахивается деревянная дверь, её протаскивают через предбанник и в темноте парилки две пары уверенных рук высоко, до подмышек, задирают на ней платье.

Мхов уже ничего не спрашивает у Семёна, да и Семёна рядом с ним нет, он присоединился к компании своей жены и вместе со всеми хохочет над анекдотами Олега. В пьяной голове Мхова носятся обрывки необязательных, не связанных друг с другом мыслей, они беспрестанно всплывают в мозгу и никакую из них он не успевает додумать. Между тем, он хочет остановиться на чём-нибудь именно необязательном, чтобы таким образом хоть ненадолго отвлечься от множества других мыслей, неудобных именно своей обязательностью и ещё тем, что они порождают вопросы, на которые нет ответов. Впрочем, одна необязательная мысль словно цепляется за какой-то острый край (может быть, за стрелки часов, на которые он мельком смотрит) и начинает раскручиваться по направлению к времени, вернее, к словам Алексея о невозможности путешествовать по времени.

А из головы Марии все мысли вытеснены наплывающим оргазмом. Два сопящих, фыркающих жеребца сразу с двух сторон, как это было уже не раз, нагнетают в неё горячий пар наслаждения. Только на этот раз уж слишком горячий. Мария чувствует, что она не просто мокрая – пот стекает по всему телу щекочущими струями. То же самое происходит и с этими двумя – зажатая между ними, она просто купается в немецком пивном поте. Жарко, очень жарко, быстрее бы. И немцы, молодцы, своё дело знают – ещё несколько энергичных толчков, и внутри Марии взрывается молочно-шоколадная бомба. Взрывная волна обжигающим сиропом мгновенно обволакивает сердце, достигает самых отдалённых уголков организма; ещё секунда и, брошенная на колени, взахлёб скулящая Мария привычно подставляет лицо, рот и груди под густые выплески немецкой спермы.

– Oh, mein Gott! Ohouu! Bumse Deine! Ohuu! Maedchen! – О, мой бог! оооу! ёб твою! ууау! девочка! – ревут на разные голоса Карл-Хайнц и Фридрих, трясут над ней своими набухшими членами.

Излившись, они торопливо натягивают брюки, шумно отдуваются.

– Na was fuer eine Hitze, wohin? Sauna is aus, – Ну и жара, откуда? Сауна же не включена, – прерывисто дыша, удивляется Фридрих.

– Schneller, schneller druecken wir uns schneller, – Быстрей, быстрей выметаемся, – торопит Карл-Хайнц.

Мария, изнемогая от жары, наспех одёргивает платье, трусами вытирает с грудей и лица липкие, размытые потом следы страсти.

– Hab nicht verstanden! – Не понял! – раздаётся вдруг в темноте удивлённо-растерянный голос Карл-Хайнца. – Was fuer eine Scheisse?! – Что за дерьмо?!

– Was noch? – Что ещё? – это Фридрих.

– Na die Tuer selbst! – Да дверь!

Слышно как Карл-Хайнц что есть силы дёргает дверную ручку.

– Was mit der Tuer? – Что дверь? – спрашивает Фридрих, чиркая зажигалкой.

– Beigeschlafene Tuer offnet sich nicht! – Ёбаная дверь не открывается! – в скупом пляшущем свете Карл-Хайнц бросается на дверь всем телом.

Без толку, дверь не поддаётся, немец, задыхаясь, трёт ушибленное плечо.

– Что ты делаешь?! Услышат! – обливаясь потом, сдавленно кричит Мария.

Зажигалка гаснет.

– Gib mir, – Дай я, – угрюмо говорит Фридрих.

Удар. Ещё удар.

– Scheisse! Wir sind geschlossen! – Дерьмо! Нас заперли!

– Зачем вы?! Нас же услышат, идиоты! – паникует Мария.

– Wir sind geschlossen! Wer?! Was fuer eine Scheisse?! – Нас заперли! Кто?! Какого хрена?!

Карл-Хайнц подступает к Марии.

Фридрих снова чиркает зажигалкой.

Мария, всё ещё не понимая, приближается к двери, дёргает туда-сюда за ручку.

– Нас что, заперли? – в панике шепчет она. – А почему так жарко?

– Was fuer eine Scheisse?! Was fuer eine Scheisse?! – Какого хрена?! Какого хрена?! – не унимается Карл-Хайнц.

– Wir beisen hier ins Gras, – Мы здесь сдохнем, – вдруг тихо говорит Фридрих.

Он стоит в углу возле каменки, светит себе зажигалкой и стряхивает обильный пот с ладони на серые, гладкие камни. Крупные капли, едва достигнув поверхности кладки, с коротким шкворчанием превращаются в сухой пар.

– Sauna is ein. Scheissehund. – Сауна включена. Собачье дерьмо.

Фридрих в изнеможении опускается на пол, рвёт на себе ворот рубашки.

– Сауна включена, – обречённо роняет Мария, садится рядом с Фридрихом и принимается плакать.

– Was fuer eine Scheisse, was fuer eine Scheisse, – Какого хрена, какого хрена, – тупо повторяет Карл-Хайнц.

В сауне уже нечем дышать. Воздух раскалился настолько, что обжигает глаза и лёгкие, словно живое пламя.

Мхов, сидя в ротонде, думает: «Если, конечно, представить время в виде линии, типа бесконечной реки, текущей из будущего в прошлое, а человека – сидящим неподвижно на берегу этой реки, то он действительно не может путешествовать по времени, это время само течёт мимо него. Получается, что человек существует вовсе не во времени, а рядом с ним, в неком околовременном пространстве. И вот время течёт и течёт, и человек, находящийся в раз и навсегда определённой точке возле реки-времени, что называется, живёт, то есть, переживает ощущения, которые он испытывает в каждую конкретную единицу времени: к примеру, сидит и пьёт с приятелями за столом, или кончает на девке. Ага. И вот только он приготовился кончать, а тут время как-то сломалось, закруглилось и остановилось, получается вечный кайф. И, наоборот, в такой ситуации человек, не могущий кончить на страшной бабе, обречён вечно испытывать это страшное ощущение…»

– Я больше не могу-у-у-у-у-у!!! Не могу-у-у-у-у-у-у-у!!! Помогите-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е-е!!!

Обезумевшая Мария вскакивает с пола и, крича во всё горло, бросается к двери. На пороге она падает и бьётся в кашле, хватив на вздохе слишком много сухого, горячего воздуха.

Немцы словно выходят из забытья. Карл-Хайнц оглядывается, хватает со скамьи массивную деревянную шайку и начинает размеренно колотить в дверь. Одновременно он орёт что-то нечленораздельное, ему вторит Фридрих.

Мхов так и не успевает до конца додумать свою мысль, потому что слышит откуда-то из-за дома приглушённый крик жены, следом мужские невнятные вопли и методичные глухие удары. Он бросается в сторону дома, туда же, на шум и крики, бегут гости, со стороны домика охраны уже спешат двое дежурных охранников.

Оказавшись за домом, Мхов понимает, что неведомый переполох происходит в сауне и со всех ног несётся туда. Внешняя дверь приоткрыта, Мхов вбегает внутрь. Включив свет, обнаруживает, что дверь в парилку надёжно подпёрта большим берёзовым поленом из поленницы, что с другой стороны дома. Сауна включена на всю катушку, стрелка термометра судорожно бьётся на дальнем краю красного сектора. Мхов не успевает ни о чём подумать, а просто с ходу бьёт по полену подошвой ботинка. Полено с грохотом катится в сторону, дверь с силой распахивается, из темноты парилки, как черти из раскалённой печи, вылетают растрёпанные, кое-как одетые его жена и оба немца. Чуть не сбив Мхова с ног, все трое проносятся через предбанник, выскакивают наружу и, налетая на ошеломлённых гостей, с разбега плюхаются в бассейн.

И в этот момент поднятые ими брызги вдруг превращаются в горящие капли, вокруг становится светло, как днём, а ночь разрывает оглушительная артиллерийская канонада; всё это означает, что, как заказывали, начала работать немецкая пиротехника.

В мигом протрезвевшей голове Мхова одновременно становится густо и пусто, словно черепную коробку плотно набили ватой. На негнущихся ногах он выходит из бани, тупо глядит на то, как в бассейне, ярко разукрашенные разноцветными огнями фейерверка, словно три нелепые рыбины плещутся Карл-Хайнц, Фридрих и Мария. Вместе с Мховым на это представление таращатся обалдевшие гости.

Мхов никак не может сообразить, что ему делать в такой ситуации. Он глупо щурится, рот помимо воли растягивается в дурацкую ухмылку, он даже что-то говорит, но и сам себя не слышит из-за частого сухого треска и отрывистой звонкой пальбы.

Первым из гостей в себя приходит Талгат. Склонившись над краем бассейна, он пытается вытащить из воды подплывшую по-собачьи к бортику Марию. Ему на помощь бросается Семён. Немцы самостоятельно барахтаются с другой стороны, там, где металлическая лестница с круглыми поручнями.

Мхов ещё раз обводит глазами картину безобразия и на краю панорамы упирается взглядом в дом. Вата в его голове мгновенно превращается в динамит и тут же взрывается, вышибая глаза из глазниц. Короткая цепочка причин, приведших к столь пикантному следствию, сразу становится ясной и понятной. В освещённом окне третьего этажа он видит фигурку сына; в частых вспышках фейерверка Мхову кажется, что Алексей смеётся.

Не глядя ни на кого, Мхов устремляется к дому, по пути грозя кулаком сыну, который, впрочем, сразу исчезает в глубине комнаты. Он спешит, чтобы не остыла разлившаяся в груди раскалённая лава ненависти. Но с каждым шагом ему всё более непонятно, что он станет делать, вломившись в комнату сына. Мхов чувствует, что любые слова сейчас прозвучат издёвкой над самим собой; единственным адекватным выходом его внутреннему кипению может стать лишь безмолвное, долгое избиение, которое, однако, окончательно выведет его отношения с Алексеем за пределы добра и зла. Мхов приказывает себе остановиться, но ноги сами несут его вперёд, тем более что, остановившись, он лишит себя возможности не участвовать в дурацком шоу у бассейна.

Первый этаж. Второй. Третий. Спальня жены. Налево – комната Дарьи. Направо… «Блин, Дашку забыл разбудить! – вспоминает Мхов. – Ну и хорошо, не хватало, чтобы она всё это видела. А вдруг проснулась, испугалась, чёрт!» Вместе с чувством тревоги он испытывает неожиданное облегчение (разборка с сыном откладывается) и осторожно входит в комнату дочери.

Её кровать пуста, почему-то особенно пугающе выглядит отсутствие одеяла. Мхов чувствует, как немеет сердце, превращаясь в кусок холодного мяса. Всплески огня снаружи резко высвечивают комнату через окно. Мхов оглядывается, Дарьи нигде не видать. Слабо тянет сквозняком с той стороны, где балкон. Мхов спешит через комнату, распахивает приоткрытую застеклённую дверь. В первое мгновенье он не понимает, что за несуразный куль прилепился к высокой решётке в самом углу балкона. Потом догадывается: это Даша, завернувшись с головой в одеяло, наблюдает за трескучим огненным действом. Хорошо, что балкон в её комнате выходит на другую сторону дома, противоположную бассейну.

Мхов выходит на балкон, становится рядом с дочерью. Она, словно ждала, поднимает лицо, глядит из одеяльного кокона, словно мышь из норы.

– Прости, пожалуйста, – виновато пожимает плечами Мхов.

Дарья принюхивается.

– Загулял? – спрашивает она.

– Вроде того, – говорит Мхов.

– Ну ла-адно, – понимающе тянет дочь.

Тут канонада прекращается так же неожиданно, как и началась. Мхов показывает на опадающие в небе огни.

– Понравилось?

– Ага. Ещё будет?

– В другой раз.

За углом дома слышны приближающиеся убитые голоса. Похоже, траурная процессия на подходе.

Мхов берёт дочь в охапку вместе с одеялом, уносит в комнату, укладывает в постель.

– Спи, – говорит он, подбираясь поближе к окну.

– А ты чего? – интересуется Дарья.

– Да я сейчас. Тут это…

Отодвинув край занавески, Мхов выглядывает в окно. Пьяненькая Надежда, обняв за плечи рыдающую в три ручья Марию, ведёт её к крыльцу.

– Ну, тогда расскажи что-нибудь, – предлагает Дарья, – или спой.

На лужайку перед домом гуртом выходят гости. Они переговариваются между собой, но что именно они говорят, Мхову не слышно. Надежда с Марией поднимаются по лестнице, входят в дом. Карина и Ольга напутствуют их снизу.

– Рассказать? Спеть? – бормочет Мхов.

– Что-нибудь, – повторяет Дарья.

– Сейчас, сейчас, – говорит Мхов.

Он достаёт мобильный телефон, набирает номер Талгата. Он видит, как тот лезет в карман, прикладывает трубку к уху.

– Слушаю.

– Талгат.

– А?

– Талгат, это я.

– Это ты, что ли? А ты где?

Талгат крутит головой, оглядывается по сторонам.

– Да в доме я. У Дашки.

– А…

– Талгат, скажи всем, пусть разъезжаются. Ладно?

– Понял. Ты-то как?

– Да всё нормально. Пусть не беспокоятся.

– М-м. А с немчурой что делать?

– А что с ними делать? – удивляется Мхов.

– Ну, я не знаю. Мы их немножко отпиздили. Анан сагыим… Они к своему трейлеру подались. Охрана, опять же, в недоумениях.

– Да ничего этого не надо, – морщится Мхов. – Пусть едут.

– Ну, понял. Может, остаться с тобой?

– Не, не надо. Спасибо. Всё нормально.

– Ну, тогда ладно.

– Счастливо.

Мхов видит, как Талгат что-то быстро говорит остальным гостям. Те кивают головами, достают мобильники, звонят своим водителям, ждущим на автостоянке за гаражом.

– Ну пап! – подаёт голос Дарья.

– Всё, всё, – Мхов с натугой соображает, что бы такое рассказать или спеть дочери на сон грядущий.

– Значит, это… м-м… как там…