Миллион миллионов, или За колёсиком

Купила мама Лёше

Отличные галоши.

Галоши настоящие,

Красивые, блестящие!

«В рот компот! – потрясённо думает Мхов, механически воспроизводя слова и мелодию. – Почему это? Откуда? Зачем возникла в голове эта никогда раньше не вспоминаемая песенка, которую часто в детстве напевал ему отец? Про маленького мудака Лёшу, испортившего в грязи новые галоши. Лёша. Вот именно». Сквозь бред сегодняшней ночи до Мхова доходит, что он и думать забыл про сына. Так что, как минимум, мордобоя не будет, а значит, не всё потеряно. И это хорошо, несмотря на то, что всё очень плохо. Как, бишь, там, в оконцовке-то?

И он, забывшись, мрачно вполголоса выкрикивает окончание песни:

А он не понимает,

За что его ругают!

А он не понимает,

За что его ругают!

За окном автомобили гостей одна за другой покидают двор. Последним тяжело вываливается за ворота немецкий трейлер.

«Генуг унд аллес», – думает Мхов.

Но для немцев если это и был «конец», то ещё отнюдь не «всё».

Дверь приоткрывается, в комнату заглядывает Надежда.

– Кирилл Олегович, – опасливо зовёт она.

– Ну что, спи? – подмигивает Мхов дочери.

И выходит, плотно притворив за собою дверь.

Надежда, сложив ладони лодочкой у груди, смотрит в сторону, что-то пьяно талдычит, а что – не разобрать. Мхову почему-то становится смешно.

– Надежда! – театрально восклицает он. – Мой компас земной!

Соседка испуганно замолкает.

– Иди домой, Надя, – велит ей Мхов.

– Кирилл Олегович! Я… она… – волнуется женщина.

– Иди, иди.

Мхов берёт её под руку, тихонько подталкивает в сторону лестницы.

Надежда нерешительно идёт прочь и всё оглядывается, оглядывается…

– Не беспокойся. Иди.

Мхов машет рукой ей вслед.

Дождавшись, пока её нетвёрдые шаги перестают быть слышны, он несколько секунд раздумывает, потом решительно направляется в сторону жениной спальни.

Тем временем «опель» с трейлером на прицепе выбирается из посёлка и, полосуя ночь длинным светом фар, припускает по дороге в направлении шоссе. Сидящий за рулём Карл-Хайнц то и дело облизывает разбитую губу, трогает пальцем шатающийся зуб. Рядом на пассажирском сидении сопит Фридрих, он прижимает к заплывшему глазу банку с пивом.

– Hay, hat keinen Angst, Kamerad, – Эй, не бзди, товарищ, – насмешливо тянет Карл-Хайнц. – Leicht davongekommen, es wird etwas zu Errinerung… – Легко отделались, будет что вспомнить…

– Mussen sich umziehen, – Надо переодеться, – ворчит Фридрих, – sind nass wie die Maeuse. – а то мокрые, как мыши.

– Gehen auf den Strassenbahn, machen wir eine Pause, umziehen sich in das trockene, – На трассу выедем, остановимся, переоденемся в сухое, – решает Карл-Хайнц. – Gib mich rauchen. – Дай закурить.

Фридрих достаёт из бардачка пачку «Житана», прикуривает себе и товарищу.

Некоторое время они едут молча. Потом Карл-Хайнц вдруг начинает тихо ржать.

– Was mit Dir? – Ты чего? – удивляется Фридрих.

Карл-Хайнц щелчком выбрасывает окурок в приоткрытое окошко и неожиданно приятным баритоном запевает:

Gemahnt es dich so matt?

Freia die holde, Holda die freie,

vertragen ist s …

Ты что, уже забыл?

Богиня Фрейя, сосуд желанья,

нам отдана…

– Na, ja! – О, да! – Фридрих фыркает и принимается хохотать.

Карл-Хайнц, давя на газ, с воодушевлением продолжает:

Wie törig strebt ihr nach Türmen von Stein,

setzt um Burg und Saal Weibes Wonne zum Pfand!

Боитесь жить вы вне каменных стен, –

вам замок дороже красоты ваших жён!

– Ja! Ja, zum Teufel! – Да! Да, чёрт побери! – скалится Фридрих.

Карл-Хайнц в запальчивости ударяет кулаком по рулю:

Wir Plumpen plagen uns

schwitzend mit schwieliger Hand,

ein Weib zu gewinnen, das wonnig und mild

bei uns Armen wohne …

Мы, бестолковые,

так тяжело трудились, –

мечтая о деве, о светлом луче

среди тёмной жизни…

И Фридрих сквозь смех фальшивым басом подхватывает:

Goldne Apfel wachsen in ihrem Garten;

sie allein weiss die Äpfel zu pflegen!

В саду Фрейи яблоки спеют златые, –

нежить их одна Фрейя умеет!

– Es ist zum Totlachen! – Ну, умора! – немцы хохочут в две глотки.