— Ну, я не знаю. Мы их немножко отпиздили. Анан сагыим… Они к своему трейлеру подались. Охрана, опять же, в недоумениях.
— Да ничего этого не надо, — морщится Мхов. — Пусть едут.
— Ну, понял. Может, остаться с тобой?
— Не, не надо. Спасибо. Всё нормально.
— Ну, тогда ладно.
— Счастливо.
Мхов видит, как Талгат что-то быстро говорит остальным гостям. Те кивают головами, достают мобильники, звонят своим водителям, ждущим на автостоянке за гаражом.
— Ну пап! — подаёт голос Дарья.
— Всё, всё, — Мхов с натугой соображает, что бы такое рассказать или спеть дочери на сон грядущий.
— Значит, это… м-м… как там…
«В рот компот! — потрясённо думает Мхов, механически воспроизводя слова и мелодию. — Почему это? Откуда? Зачем возникла в голове эта никогда раньше не вспоминаемая песенка, которую часто в детстве напевал ему отец? Про маленького мудака Лёшу, испортившего в грязи новые галоши. Лёша. Вот именно». Сквозь бред сегодняшней ночи до Мхова доходит, что он и думать забыл про сына. Так что, как минимум, мордобоя не будет, а значит, не всё потеряно. И это хорошо, несмотря на то, что всё очень плохо. Как, бишь, там, в оконцовке-то?
И он, забывшись, мрачно вполголоса выкрикивает окончание песни:
За окном автомобили гостей одна за другой покидают двор. Последним тяжело вываливается за ворота немецкий трейлер.
«Генуг унд аллес», — думает Мхов.
Но для немцев если это и был «конец», то ещё отнюдь не «всё».
Дверь приоткрывается, в комнату заглядывает Надежда.
— Кирилл Олегович, — опасливо зовёт она.
— Ну что, спи? — подмигивает Мхов дочери.
И выходит, плотно притворив за собою дверь.
Надежда, сложив ладони лодочкой у груди, смотрит в сторону, что-то пьяно талдычит, а что — не разобрать. Мхову почему-то становится смешно.
— Надежда! — театрально восклицает он. — Мой компас земной!
Соседка испуганно замолкает.
— Иди домой, Надя, — велит ей Мхов.
— Кирилл Олегович! Я… она… — волнуется женщина.
— Иди, иди.
Мхов берёт её под руку, тихонько подталкивает в сторону лестницы.
Надежда нерешительно идёт прочь и всё оглядывается, оглядывается…
— Не беспокойся. Иди.
Мхов машет рукой ей вслед.
Дождавшись, пока её нетвёрдые шаги перестают быть слышны, он несколько секунд раздумывает, потом решительно направляется в сторону жениной спальни.
Тем временем «опель» с трейлером на прицепе выбирается из посёлка и, полосуя ночь длинным светом фар, припускает по дороге в направлении шоссе. Сидящий за рулём Карл-Хайнц то и дело облизывает разбитую губу, трогает пальцем шатающийся зуб. Рядом на пассажирском сидении сопит Фридрих, он прижимает к заплывшему глазу банку с пивом.
— Hay, hat keinen Angst, Kamerad, —
— Mussen sich umziehen, —
— Gehen auf den Strassenbahn, machen wir eine Pause, umziehen sich in das trockene, —
Фридрих достаёт из бардачка пачку «Житана», прикуривает себе и товарищу.
Некоторое время они едут молча. Потом Карл-Хайнц вдруг начинает тихо ржать.
— Was mit Dir? —
Карл-Хайнц щелчком выбрасывает окурок в приоткрытое окошко и неожиданно приятным баритоном запевает:
— Na, ja! —
Карл-Хайнц, давя на газ, с воодушевлением продолжает:
— Ja! Ja, zum Teufel! —
Карл-Хайнц в запальчивости ударяет кулаком по рулю: