Миллион миров (СИ)

Следом громоздился Бубель-Вубель, игрушка гобурской расы: такого колошматил в детстве будущий фарейский фанатик, имени которого Фокс так и не узнал. Толстый и жизнерадостный здоровяк Бубель-Вубель любил с разбегу плюхаться на детей, такой огромный и безопасный: мягкий бубух и взрывы смеха. А чёрствые шкурой гобурские дети, визжа от восторга, врезались в его легковминаемое тело. Бубель-Вубель весил всего ничего и не мог никому причинить вреда… Но сейчас он валялся рыхлой кучей, простреленный и разодранный изнутри, а из-под кучи торчали ящериные ноги и хвост. Задохнуться в Бубель-Вубеле… поистине, необычная смерть.

Игрушки, красивые и комичные, милые и не очень (в зависимости от вашей расы и вкуса), валялись то тут, то там. В основном, частями. Их полегло больше полусотни, но они забрали с собой с десяток профессиональных бойцов.

— Куклы не могли пробить защитные контуры, — Ана нарушила тишину. — У них нет таких возможностей. Это сделало что-то ещё.

Она была права: неизвестный град прошёлся по всем ящернам, лишив их привычной технологической защиты.

— Вы поэтому не дали нам индивидуальных полей? Потому что у Игрушки есть способ с ними разобраться?

— Поля мешают мне, — сказал кинетик тихо. — Как и лишние разговоры.

Он плавно подался вперёд, к пустому и ровному кругу, где не лежало ни одной игрушки — они десятками валялись вокруг. Целый вал ошмётков, исковерканные до неузнаваемости, словно перемолотые сквозь крупное сито — похоже, они атаковали одинокую маленькую фигуру, лежащую в центре.

Руу’нн был без защитного поля и без доспехов, и, тем не менее, он в одиночку уничтожил столько же бешеных игрушек, сколько десяток вооружённых до зубов ящернов-телохранителей. Но и сам погиб. На первый взгляд было неясно, что его убило, но, присмотревшись, Одиссей увидел, что все три глаза кинетика залиты кровью изнутри. Какая-то вибрация, может, излучение. Хм.

Эрраду застыл над телом своего… коллеги? Знакомого? Друга? Ни единой эмоции не проявилось в фигуре и лице кинетика, он был как шершавая статуя, и даже мягкие отростки на голове и по бокам едва шевелились, как обычно. Но вдруг застыли.

— Приготовьтесь.

Игрушки начали дёргаться и оживать. Те из них, кто остались целыми, размыкали стенное содружество и медленно двигались к новым гостям планеты, с намерением их горячо поприветствовать. Разодранные и поломанные фигуры, которых в избытке валялось вокруг, поднимались, кто как мог, и тоже тянулись присоединиться к празднику.

Тело Шалунишки Мо, без головы и без половины плеча, неловко прыгало на одной ноге; следом за ней, перебирая множеством пальцев, карабкалась оторванная рука какого-то чудика. Свиваясь кольцами, ползла безымянная пыпурчатая змея; волоча хвост, топал истерзанный динозавр, а с другой стороны подпрыгивал на пружине экзальтированный музыкант, который раз в две секунды пытался ударить в литавры, но одного литавра недоставало, поэтому он просто махал навстречу своей отрезанной руке.

Всё это поначалу происходило в фантасмагорической тишине, пронизанной шорохами и скрипами встающих кукол, но постепенно, следуя какой-то выверенной режиссуре, игрушки начинали издавать звуки и фразы, на которые были способны:

«Привет, дружок!»

«Я Ласти! А как тебя…»

«Тим-бом-бом, тим-бом-бом, тим-бом-бом»

«Добро пожжа… пожжа… пожжа…»

«Дзыньк!»

«Летели на планету игрушек, а угодили в артхаусный хоррор», подумал Одиссей. А вслух громко выкрикнул:

— Привет, друзья! Мы не враги. Мы пришли вас спасти.

Его выкрик потонул в серенаде нарастающего безумия, которая усиливалась с каждым шагом. У робокрыла завыла сирена, а световой импульсомёт Галактотрона затараторил импульсами разных цветов, безвредных, но отвлекающих внимание. Весь этот стенающий вой накрывал пришедших, словно безумящая волна — интос хотел их ошеломить и отвлечь, чтобы атака получилась неожиданной и эффективной.

Но руунн едва заметно повёл ложноножкой, и тройку накрыла непроницаемая тишина.

Игрушки стягивались со всех сторон, смыкались плотным валом, лезли друг на друга, искалеченные, разорванные, жутковатые, путались вывороченными внутренностями, механикой и нодотроникой, старомодными проводами. Они превращались в единое месиво с сотней лиц и морд, которое громоздилось всё выше и теснее, охватывая гостей.

Ана уже стояла к Фоксу спиной, а сейчас прижалась, он почувствовал, как её рука сама собой вложилась в его руку, и легонько успокаивающе сжал её.

Зрелище было необыкновенным, когда ещё такое увидишь? Одиссей любил удивительные истории, неповторимые события и места, он ценил их куда выше собственного комфорта, удобства и безопасности — может, поэтому жизнь и дарила ему всё новые, словно испытывая, когда человек остановится и скажет: «Хватит!»