Миллион оттенков желтого

Мелькнула мысль — узнать бы, что думает по этому поводу сам Палыч. Может, он предпочел бы тихо посидеть в уютной одиночной камере до самой свадьбы, а то и во время нее?

Получить ответ на этот вопрос возможности не было, а под окном уже с намеком рычал мотором разогревающийся автомобиль Фаберженка, поэтому я оставила рефлексию и быстро собралась.

Придется сегодня моим любимым самостоятельно готовить себе завтрак. Ничего, в джедайскую подготовку должно входить умение жарить яичницу, пусть оттачивают и мирные навыки, а не только световые мечи.

Обычно гостеприимная, тетушка ждала в прихожей и даже на порог нас с Борей не пустила — так торопилась.

— Скорее, мы рискуем опоздать! — С этими словами она захлопнула дверь своей квартиры перед моим носом.

Я только успела увидеть Ирку и Вольку: они чинно сидели на стульях за круглым столом. Подруга завтракала, а кот сверлил ее таким взглядом, что человек со слабой нервной системой непременно подавился бы и пал замертво, позволив вечно голодному коту беспрепятственно унаследовать все запасы провианта.

— А? — Уже сбегая вслед за тетушкой по ступенькам, я кивнула на дверь.

— У Ирочки другая задача. — Объяснять, какая именно, деловитая старушка не стала.

Мы спустились во двор, сели в машину. Тетя кивнула Боре:

— Трогай, — и посмотрела на маленькие золотые часики на запястье. — Ах, можем не успеть! На Большой Пушкарской наверняка сейчас пробка, и Невский тоже стоит…

— А нам куда? — спросил наш водитель, аккуратно выруливая к арке подворотни вокруг клумбы с увядающими настурциями.

— На набережную канала Грибоедова, куда же еще? — Тетя сверила свои часики с таймером на приборной доске, убедилась в точности наручного хронометра, поджала губы и поправила тонкую лайковую перчатку, прикрывая запястье.

Стало понятно, что мы едем к Марфиньке.

Не стало понятно, зачем мы к ней едем, да еще в такой спешке.

— Распрягайте, хлопцы, коней, — вполголоса напела тетушка, усилив мое недоумение.

— Только и остается распрягать, — пробормотал Боря, оценивая дорожную обстановку. — Ехать никак не получится.

— Что вообще происходит? — спросила я тетушку, несколько дезориентированная упоминанием каких-то хлопцев с конями.

— А ты не видишь? Пробка! — Тетя Ида мотнула головой, мазнув серебряным локоном по стеклу. — Еще и Каменноостровский встал, как нарочно!

Я глянула за борт — на проспекте и впрямь образовался затык, не обещающий скорых перемен, и решительно толкнула дверцу:

— Выходим. До «Горьковской» сто метров, на метро мы доберемся за десять минут.

— А я?! — крикнул нам вслед, оставшись в одиночестве, Фаберженок, но тетушка не удостоила его ответом, сосредоточившись на том, чтобы просквозить между автомобилями к тротуару.

А у меня вообще никаких ответов не было, имелись только вопросы, причем без возможности их задать.

Я с трудом догнала родную старушку, на диво ловко скачущую по мелким лужам, и подхватила ее под руку, боясь, что она поскользнется на мокром граните в своих щегольских туфельках на каблучках-рюмочках. На бегу тетушка опять напевала про коня, которого надо бы распрячь. Я косилась на нее, но ни о чем не спрашивала. Возраст заслуживает уважения. Хотя будет очень грустно, если и тетя Ида поддалась деменции.

Звонко, как тот конь, выбивая дробь из каменных ступеней, мы сбежали в подземный переход и вынырнули из него у похожего на летающую тарелку здания станции метро «Горьковская».

— Галина назначила нам на девять ноль-ноль и предупредила, чтобы не опаздывали, у нее, видите ли, процедуры, она не будет ждать, — снизошла до объяснений тетушка, когда мы прошли через турникеты и встали на эскалаторе, как два деревца.

Тетушка в свои «крепко за восемьдесят» остается стройна, как березка.

— А Галина — это у нас кто? — Я все еще ничего не понимала.

— Да Федоскина же! Генеральша наша. — Тетя Ида косо глянула на меня, недовольная отсутствием сообразительности, покачала головой и посетовала: — Уж такая барынька, что фу-ты ну-ты! Процедуры у нее, ну-ну. Не иначе бальзамирование и мумификация.

— Она тебе не подружка, — догадалась я.

— Она никому не подружка, — подтвердила тетушка.

Мы вышли на перрон и шмыгнули в вагон.

— А Марфиньке? — Я все еще не уяснила, каким боком та относится к нашему делу.

— Марфиньке? — Тетушка неожиданно затряслась, почти беззвучно смеясь. — Ее Галина, было дело, люто ненавидела. А теперь, наверное, надеется увидеть раздавленной и жалкой.

— Это Марфиньку-то? — не поверила я.

Право, не знаю, что должно случиться, чтобы блистательная Марфа Ивановна сделалась раздавленной и жалкой. Мне кажется, таких несгибаемых женщин больше не делают. Мировая сталелитейная промышленность прекратила выпускать их еще в сороковых годах прошлого века, и после смерти Маргарет Тэтчер на всем белом свете остались только две железные леди — Марфинька и ее лучшая подруга, наша тетя Ида.