Миллион оттенков желтого

Я жестом остановила поток слов, чтобы задать другой вопрос:

— А что вы делали накануне того дня, когда мы втроем — вы, я и Марфинька — впервые посетили Федоскину?

— Дай вспомнить… А! — Тетушка обиженно поджала губы. — Я целый день сидела дома — готовила обед на большую компанию, — а вы пошли в ресторан. А я сварила уху и компот! Уху позже съели, а компот весь не выпили, и я три литровых баночки закатала… Кстати, кто хочет компота? Он абрикосовый, с целыми фруктами!

— К чему все эти вопросы? — не выдержала Ирка.

— К тому, что тем утром, когда мы отправились с первым визитом к Федоскиной, тетушка то и дело напевала, как ты сегодня: «Распрягайте, хлопцы, коней», хотя это было совершенно не в тему. Но из нее будто прорывалась эта песня, хотя дальше одной строчки дело никак не шло…

— Ну, ты же знаешь, как бывает: западет что-то в память — и ходишь, выводишь, с задушевными народными песнями это вообще обычное дело, — рассудила подруга.

— Да знаю я. Но откуда у этого конкретного коника ноги растут, а? — горячась, я заговорила бессвязно. — Вот ты сегодня фонтанируешь строчками из народных песен, потому что наслушалась их в Худмузе. А тетушка где подхватила тех коней? Она же почти сутки не выходила из дома!

— Телевизор? — предположил Архипов.

— Его у меня нет, — чуть высокомерно напомнила тетя Ида.

— Радио?

— От радиоточки я давно отказалась.

— Во дворе кто-то пел?

— Про коней — в центре Питера, рядом с «Камчаткой» Цоя? — фыркнула я и посмотрела на Кружкина.

Он вскинул руки:

— Я вообще в Худмузе не был и песен тамошних не слышал, портрет у меня прямо из дома забрали, курьер приезжал!

— Не знаю, кто пел, но догадываюсь — где. Есть тут у нас приватная концертная площадка с прекрасной акустикой. — Я встала и направилась к лестнице в светлицу.

— Если будешь вылезать на крышу, забери оттуда банки с компотом, они давно остыли! — покричала мне вслед тетушка, безошибочно угадав, о какой площадке я говорю.

Со второго этажа затейливой квартирки можно выбраться на крышу, с трех сторон огороженную стенами. Это почти приватное пространство, в него выходят всего два окна: тетиной светлицы и кухни Кружкина. Вася, к его великой досаде, не может туда выбираться — слишком высоко, а вот мы частенько пользуемся крышей как террасой. На звезды смотрим, загораем, тетушка туда горячие банки с домашней консервацией выставляет…

Я открыла окно, перелезла через подоконник и выбралась наружу. Свет из комнаты длинным прямоугольником лежал на крыше, накрывая почти всю площадку. В тени скрывались только узкие полосы под боковыми стенами.

Я пошла по периметру террасы. Старое железо под ногами прогибалось и время от времени звучно «стреляло». Мои любопытные товарищи, конечно, не усидели внизу, примчались в светлицу и зависли на подоконнике, закрывая мне свет. Сами они при этом тоже ничего не видели.

— Ну, что там? — не выдержала Ирка.

Я присвистнула.

— Вадька, отодвинься, я вылезу! — Темная масса на подоконнике заворочалась, распалась на части, один кусок вывалился наружу — бухнуло промятое железо.

— Нож возьми! — оглянулась я.

— Кого резать? Кто там? — заволновался Архипов.

А Ирка, мудрая женщина, ничего спрашивать не стала. Она подошла ко мне, присела рядом, потрогала натянутую струной веревку, сказала:

— Да это просто бумажный шпагат, без ножа обойдемся, — и с ловкостью матерого бобра в два счета перегрызла бечевку.

Увесистый объемистый сверток мы с ней тащили вдвоем. Архипов, чтобы тоже быть при деле, шел за нами, нес тонкий хвостик перегрызенной бечевки и вид имел чрезвычайно торжественный — как паж, придерживающий парадный шлейф королевы.

— Что? Неужели? Я боюсь надеяться… — Кружкин вскочил со стула, прижал руки к сердцу и уставился на нашу маленькую, но гордую процессию, как подсудимый в ожидании приговора.

Мудрая тетушка быстро расчистила место на столе, достала из ящика нож и ножницы. В четыре руки мы с подругой распаковали замотанную в три пакета и кучу бумаги картину.

— Не верю… Я спасен! — Кружкин кинулся целовать Ирку — сначала нарисованную, потом настоящую.

Настоящий кот от объятий с поцелуями увернулся.

— Василий, прекрати! — взвизгнула Ирка. — Объясни лучше, почему мой портрет висел на крыше, привязанный к ящику за твоим окном!

— Затейливая конструкция, — оценил Архипов.

— Но вполне надежная, если не знать, что на крышу кто-то может вылезти, — заметила я. — Ирка, не цепляйся к Васе. Он виноват лишь в том, что пускает к себе друзей, которые не являются таковыми.

— Это намек? — напрягся Архипов, имеющий обыкновение селиться у Кружкина, а не в гостинице.

— Не на тебя. — Я махнула на него рукой. — На чудика в смокинге, как его там? Шустрила, который настраивал свет в Худмузе.

— Песоцкий, что ли? Димка? — наморщил лоб Василий.

— Точно, Димка-неведимка.

Ой, кажется, я переняла выразительную манеру Пети Солнцева.

— Я думаю, это он распевал про коней у открытого окна твоей, Вася, кухни. Не нарочно, конечно, просто потому, что весь день провел на выставке. Там как раз тестировали аудиогид, вот он и наслушался, бедный, так, что эти кони из него прям рвались.