Миллион Первый

Потом я вспомнила большую книгу, которая появилась в нашем доме на улице Ялтинской за год до войны. Мне передали ее от зятя Мовсуда. Видимо, он узнал, что я интересуюсь подобной литературой. Эта была «Бхагават-Гита, как она есть», полное издание с подлинными санскритскими текстами, хорошими литературными переводами и подробными комментариями. Целый месяц я читала эту книгу, как только находила свободное время, а теплыми летними вечерами, сидя за чашкой чая, обсуждала некоторые, особенно заинтересовавшие меня места со всеми, кто заходил к нам. Не избежал этой участи и Джохар. Несколько удивило меня то, что религиозная книга, начиналась и заканчивалась описанием поля битвы. На ее внутренней цветной обложке очень красочно были изображены два войска, застывших в полной боевой готовности друг перед другом. На переднем плане принца Арджуну, Всевышний, явленный в теле двоюродного брата, убеждал сразиться с родственниками, претендующими на его законный престол. «Поверь в меня, сражайся во имя справедливости, то есть выполняй свой долг, не думая о последствиях, и ты победишь». Как это было похоже на Коран, который точно также убеждал сражаться во имя Аллаха, во имя победы истины. Свод нравственных правил был заключен и там и здесь. «Думай обо мне перед смертью и ты, без всякого сомнения, окажешься рядом со мной. Победи свой страх… Человек должен использовать ум для освобождения. Ум и друг души и враг ее. Для тех, кто подчинил свой ум, он лучший друг, для тех, кто не смог этого сделать, ум остается величайшим врагом…»

Мы шли дорогой войны, вручив свои души только Всевышнему и, наверное, поэтому огромная Россия ничего не могла с нами сделать. Я напомнила о книге Джохару, как только он приехал домой. Он покачал головой: «Поистине удивительно то, как индийская «Бхагават-Гита» и божественный Коран говорят об одном и том же и еще более удивительно то, что они говорят это о нас. Война — способ проверить наши души на самоотверженность и веру во Всевышнего. Если смерти как таковой не существует, каким еще способом сделать это?» Потом он припомнил даже иллюстрации боя на обложках и сказал: «Эта книга была, без сомнения, знаком, посланным за год до войны. А сейчас, когда весь мир отвернулся от нас, только вера в святой Коран, продиктованный самим Всевышним, нас поддерживает: «Погибших на пути Аллаха я забираю не мертвыми, а живыми, только вам этого не понять».

Незадолго до нашего переезда в Гехи-Чу, Джохар получил из Германии последнее письмо Абдурахмана Автурханова, знаменитого чеченца-политолога, посвятившего свою жизнь борьбе против произвола коммунистического режима. Взаимная любовь соединяла их последние годы. Джохар с благоговением относился к нему не только как к учителю (ведь сам он в политике делал еще только первые шаги), но и как к отцу, которого ему не доставало всю жизнь. Мы читали строки, пронизанные болью за нас и советы на будущее… В конце Автурханов с грустью писал о том, что у него есть предчувствие, что больше Джохара он не увидит. «Переживает за нас, как бы не сдал старик…» Глубокая печаль появилась в тихом голосе, в помрачневших глазах и во всем облике Джохара — он сидел, глубоко задумавшись, держа одной рукой письмо, другой опираясь о колено. Потом, вздохнув, бережно сложил письмо и опустил в карман на груди. Там он носил все самое дорогое его сердцу, там оно и осталось, навеки…

Мы устроились в Гехи-Чу на этот раз совсем неплохо. В левом от ворот доме жили мы с охраной, в правом — Ваха Ибрагимов. Там жила еще старая мать Жаниевых со старшей дочкой и Хамад Курбанов. Жаль, что я общалась с ним недолго. До этой встречи я знала его по некоторым заявлениям (он был представителем Чеченской Республики в Москве) и один раз видела по телевидению на конференции по чеченскому вопросу. Большой зал был переполнен, на трибуне маячила фигура Саламбека Хаджиева, значительно усохшего с тех пор, как я его видела в последний раз. Бегающие глаза, запавшие щеки и, кажется, даже рот на сторону свело — предательство и уничтожение собственного народа, как видно, давались ему нелегко. Он обосновывал, как мог, то, что происходило в Чечне. Что еще ему оставалось делать! Не скажешь ведь: «Братцы, так и так, нужна России нефть позарез, а мне президентское кресло, в крайнем случае, кресло министра по нефтяной промышленности».

Затем публика начала задавать вопросы. Люди там собрались проверенные, благонадежные, поэтому никаких казусов быть не могло. И вдруг откуда-то с заднего ряда как пушечный выстрел, громко прозвучало одно убийственное слово: «Подлец!» Хорошо одетый, красивый молодой человек, с лицом, пылавшим от возмущения, и большими гневными глазами, встал и, широко шагая покинул зал. Воцарилась гнетущая тишина. Весь интерес, а главное, смысл конференции сразу пропал, что бы ни говорили потом заранее подготовленные выступающие, клеймо, наложенное одним словом Хамада Курбанова, звучало в ушах у всех присутствующих и не только у них. Десятки, сотни тысяч земляков с уважением произносили его имя. Он сразу стал знаменитым.