Миллион с Канатной

Эту подводу Коцик и Топтыш силой отобрали у кого-то из крестьян два дня назад. Пуховый платок тоже. Таню ужасно измучило это жуткое путешествие по окрестному бездорожью. А от тряски по ухабам и колдобинам грунтовых сельских дорог у нее болело все тело. Подвода в какой-то мере позволяла им спрятаться среди въезжающих в город, хотя и на расстоянии в Коцике и Топтыше можно было невооруженным взглядом разглядеть одесских бандитов, но уж никак не крестьян.

По дороге к Одессе они узнали последние новости. После высадки деникинского десанта город оказался в руках белых. Порядки в нем были самые плачевные, продуктов не хватало. А для бандитов настали разудалые времена: можно было смело грабить белых офицеров, которые вовсю кутили в одесских ресторанах и не спешили на фронт.

Офицеры сорили деньгами и не умели пользоваться оружием. Услышав такую информацию, Коцик и Топтыш заспешили в Одессу изо всех сил. Измученная душой и телом к концу этого жуткого путешествия, Таня лежала на дне телеги не двигаясь, безучастная ко всему, закрывая лицо теплым до вони пуховым платком. Ей было очень плохо, ее бесконечно тошнило, у нее болела голова. Так давали о себе знать плохая, гнилая вода в колодцах и протухшая еда, единственная, которую можно было раздобыть по дороге.

Против воли мысли Тани все время возвращались к Володе. Наверняка он чувствует себя сейчас в городе как рыба в воде! Сосновский был аристократом до мозга костей, утонченным и интеллигентным представителем своей эпохи. Вернувшись в прошлое, он счастлив в окружении белых офицеров, которые, без всяких сомнений, приняли его в свои ряды.

Тане было больно думать о том, что, повернись жизнь другим боком, она могла бы встретиться с Володей в одной из светских гостиных аристократического Санкт-Петербурга. И где они составили бы блестящую пару, подходящую и по положению, и по сословию.

Но Таня никогда не была в гостиных Петербурга, не танцевала там под хрустальными люстрами в бальном платье, не пила томно шампанское, наслаждаясь комплиментами утонченных молодых людей. Таня никогда не была собой. Жизнь сыграла с ней жестокую шутку, превратив в какой-то безродный обрывок, носимый равнодушной, безразличной судьбой по волнам суровых реалий.

Таня чувствовала себя потерянной и такой одинокой, словно на всем земном шаре не осталось ни единого человека. А потому она замкнулась в себе, даже не пытаясь вступать с ворами в разговор. Они же были твердо уверены, что Таня заболела, и, чтобы хоть что-нибудь для нее сделать, рвали яблоки в опустевших, брошенных людьми садах. И не сильно приставали с вопросами: несмотря на свою профессию, воры прекрасно чувствовали, когда человек замыкается в себе и не хочет ни с кем говорить.

До Одессы оставалось немного. Коцик и Топтыш ощущали себя как на иголках, опасаясь патрулей и полицейских засад. Но подступы к городу никто не охранял. Вокруг не было ни одного вооруженного солдата. На Заставе не были даже выставлены посты, проверяющие подводы и телеги, въезжавшие в Одессу.

Тощая лошаденка тащила подводу из последних сил, и, чтобы облегчить ей груз, Коцик и Топтыш шли пешком, держа ее за узду и вполголоса разговаривая между собой. В телеге оставалась одна Таня. Идти пешком она не собиралась.

Воры негромко, но с энтузиазмом обсуждали, чем займутся в первую очередь, с кем встретятся, на какое дело пойдут. Одесса при белых казалась Коцику и Топтышу пышущей богатством и довольством, и, наив­ным, им не приходило даже в голову, что таким же опустевшим, унылым и уничтоженным, как ближайшие окраины, может быть город, обескровленный этой бесконечной войной.

Увидев, что подступы к Одессе никто не охраняет, воры расслабились и заговорили громко.

— Белые как охранники — фраера! — фыркал Топтыш. — Это ж за сколько жирных кусков можно собрать с понаехавших хотя бы здесь, на Заставе! Сплошной навар! А эти укутались, как мухи в навозе, и сушат гланды.

— Оно тебе надо? — хмыкал Коцик. — То постреляли б, а не навар! Меньше людей — меньше шухер! Оно таки работает. Так шо воздух ушами не тряси, бо за так.

— Банк надо! — Топтыш мечтательно возводил очи горé. — Банк жирный, за взбитые сливки! Отакой кусок зарвать!

— И горя бы не знали! — подхватывал Топтыш. — Да кто даст? Оно тут как все... По норам разгребалися. Сыщи где за людей Японца. Эх, был бы Японец! Как бы засвистел город!