Миллионерша поневоле

Он не сразу понял, о чем она. Состояние блаженного покоя, в котором он сейчас пребывал, было абсолютным. Не хотелось ни о чем думать, тем более думать о таких досадных вещах, как их приторможенное обстоятельствами (пусть и приятными) расследование. Кто знает, на какую кривую их выведет, если вообще куда-нибудь выведет.

Ему было очень хорошо на ее кровати, хорошо и покойно. Ольга лежала рядом, прижавшись к нему всем телом. Он чувствовал ее всю: от крохотных пальчиков на ногах, до макушки. Она была простая, милая и почти уже своя. Ему нравилось полное отсутствие звуков в ее спальне, хотя ее это, кажется, угнетало. А ему сейчас все нравилось: и тишина, и непроглядная темень вокруг. Лишь бы она была рядом.

– При чем тут Ксюша? – Лапин приподнялся на локте, нашел в темноте ее щеку и, нежно погладив ее, удивленно воскликнул: – Оля, ты чего?! Ты плачешь, что ли?! Что случилось хоть, скажи! Терпеть не могу беспричинных женских слез! Знай это и берегись!

– Они не без причины, Валера, и включи наконец свет. Глаза же просто болят от такого мрака.

Свет ночника полыхнул по спальне, и они какое-то время жмурились и потирали глаза, привыкая. Потом Ольга, быстро накрывшись одеялом, попыталась встать.

– Ты куда? – Валера удивленно заморгал. – Чего это ты вскочила?

– Валера, нам нужно серьезно поговорить! Только для этого нам нужно… – Оля поискала глазами вокруг себя и вздохнула: – Для этого нам нужно расстояние.

– Какое расстояние, чего ты городишь, Оль, в самом деле?!

Он и хотел бы соскочить следом за ней, но запутался в простыне, в которую хотел на ее манер завернуться. За то время, пока он, чертыхаясь, мастерил себе тунику, Ольга вернулась в спальню, неся перед собой табуретку из кухни. Поставила ее подальше от кровати. Улыбнулась ничего не понимающему Лапину и ободряюще произнесла:

– Вот, теперь уже лучше. Так будет лучше. Разговор серьезный, Валер, а рядом с тобой мыслям горячо и тесно. И думать ни о чем нельзя, кроме как о тебе и о нас с тобой. А подумать следует, понимаешь!

– Понял теперь. Только… – он с улыбкой качнул головой. – Только так еще хуже. Так я тебя вижу. И одеяло твое дурацкое ситуации совсем не спасает. И я вижу…

– Что ты видишь?!

Да всю тебя вижу, хотелось ему сказать. И даже не сказать хотелось, а заорать во все горло и рассмеяться следом. Рассмеяться от счастья, которое он теперь понимал исключительно по-своему. Кто как, а он по-своему. И счастье его было исключительно в этой женщине. В ее босых ступнях, которые она пристроила сейчас на перекладине табуретки. В ее рассыпавшихся по голым плечам волосах. В ее настороженности в потемневших глазах. В ее руках, судорожно вцепившихся в одеяло. В улыбке, губах, с которых так необыкновенно, так непередаваемо благозвучно срывалось его имя.

– Олька, а мне кажется… Кажется, я тебя… люблю, – вдруг выпалил он и тут же испугался, и заторопился, сразу все испортив: – Может, это не любовь, я не знаю. Что-то происходит со мной! Вокруг тебя, вообще вокруг что-то происходит. Ты не замечаешь, нет?

Она не ответила ему, оценив его испуг, как и любая другая женщина.

«Я не стану тащить тебя замуж, – подумала она, плотнее запахиваясь в одеяло. – Да мне это и не нужно. И лирики на сегодня уже, пожалуй, хватит. Пора вернуться к тому, с чего все началось. И надо бы поторопиться. Пока еще ночь, пока не исчезло наваждение. Пока еще кажется, что мы с тобой рядом и никого в целом мире больше не существует. Это дарит ощущение целостности и побуждает к откровению. Потом этого может просто-напросто не быть. Темнота за окном начнет редеть. Ночь закончится. Свет дня не станет подспорьем. Он не будет помогать нам, он только сможет все испортить. Все может исчезнуть. Все! И то, что нами принимается за любовь, окажется не более чем заблуждением».

– Я идиот, Оль! – обронил Лапин в ответ на ее молчание. – Я постоянно все порчу, да? Даже о чувствах не могу сказать так, как надо. Как я и что на самом деле чувствую.

– Все нормально, – она постаралась ободряюще ему улыбнуться, чтобы он снова не сбил ее, не спутал и не заставил думать и говорить о том, о чем было говорить и думать опасно, а главное – несвоевременно. – Я просто хочу узнать… Ты подозреваешь в убийстве бизнесмена мою подругу?!

– Почему ее? Она что, невысокая и толстая?

– Нет, она не толстая. Невысокая, но не толстая. Просто ты сам сказал, что в гостинице была женщина. А потом пистолет каким-то образом оказался в ее доме, его нашел Лешка. Теперь у него пробита голова. Ксюша исчезла. Что я еще должна думать, как ты считаешь?

– Честно? – Он впился в Ольгу взглядом, снова не к месту вспомнив, что он бывший мент, а сейчас находится в этом городе с вполне конкретным заданием и суть этого задания в конечном итоге заключается в том, чтобы найти настоящего убийцу. И по возможности сделать так, чтобы доказательства, собранные им, сыграли не в ее пользу. – Я не знаю, что думать!

– Как это?