Миллионы, миллионы японцев…

Я уже представляю себе этого второго персонажа почти так же хорошо, как первого (во мне, несомненно, уживаются оба).

«Беда, приведшая к тому, что он потерял кресло…»

Тут передо мной богатейший выбор между такси, неправильными словообразованиями, поездами, улицами без названий, меняющими свой вид, домами — на одно лицо, лишенными номеров, манией японцев всегда отвечать «да», путаницами, недоразумениями, квипрокво, грубыми ошибками… Можно сочинить такую неразбериху, что разобраться в ней будет по силам лишь человеку с хорошей головой.

«Вынужден раздобыть поддельное кресло…»

Эта история с подделкой разрастается, станет огромной, грандиозной, как Токийская Эйфелева башня.

А впрочем, к чему создавать столько историй из-за кресла (неблагодарный!)?

Л'От, ты говоришь, не зная обстановки.

На берегу реки Сумида читают молитвы и испрашивают прощения у рыб, загубленных сетями или удочками.

На кладбище Оидзуми бонзы молятся за души собак, кошек и даже насекомых.

Существуют официальные службы спасения душ старых шляп: «Служа человеку, шляпы в большинстве случаев приобретают индивидуальность, следовательно, с ними надо обращаться с должным уважением». Дидро так же относился к своему старому халату! Существуют молитвы за разбитых кукол, иголки, вышедшие из употребления, есть буддийская месса, посвященная отдыху волос, с которыми «плохо обращается парикмахер; во дарование девушкам таких волос, как у Одри Хепберн…».[21]

На центральной телефонной станции во время краткой церемонии благодарят аппараты, «отслужившие человеку».[22]

Пускай смеются над тем, что японская цивилизация насчитывает две тысячи лет… Ладно! Но общепризнанно, что японское искусство восходит к шестому веку, отмеченному у нас лишь вторжением варваров свыше двух веков до Карла Великого.

Право, нам нечего особенно задаваться…

(Черт возьми! Мой сценарий начинается с самокритики…)

6. Розовая раса

Среда, 17 апреля, 12 часов 30 минут

Холл гостиницы Сиба-парк (в ожидании славного Мату и мадемуазель Ринго)

Вчера вечером, желая отвлечься, я пошел в кино на фильм «Лоуренс Аравийский». Зрители по-настоящему реагировали только на хронику, когда на экране возникли цветущие вишни в Вашингтоне.

Утром я работал над историей о кресле. Чем яснее она вырисовывается, тем больше мне нравится, я хочу сделать ее хорошо и тревожусь за перевод. Я с нетерпением жду Мату, чтобы невзначай проверить, как он знает французский язык. Рощица призвала его на помощь как раз в тот момент, когда я со своей стороны обратился к Дюбону.

О мадам Мото по-прежнему ни слуху ни духу. Племянница занята тем, что звонит во все места, где она может находиться, или бегает туда, где телефона нет. Затем она звонит мне и справляется, не звонила ли тетя, а потом снова начинает крутить телефонный диск с неистовством, которое меня умиляет: ей хочется еще сегодня разыскать мадам Мото и пригласить на вечер, который мог бы наконец рассеять все недоразумения.

17 часов

В номере

Пока я с Мату и мадемуазель Ринго спустился позавтракать в ресторан, вход в который находится в холле, совсем рядом с конторкой портье, приходила мадам Мото и положила в мой ящичек сверток. Портье и посыльный знали, что я сижу в двух шагах, но мой менаджер запретила меня беспокоить.

В свертке оказались коробка трубочного табака высшего качества — сущий мед для заядлого курильщика — и потрясающие английские ножницы с закругленными концами — незаменимый инструмент для самостоятельного подстригания усов без риска задеть кончик носа. Записки не было.

Пришлось посвятить славного Мату в историю с сигаретами. Он высказался откровенно, не смущаясь в выражениях:

— Порой я задаюсь вопросом, не является ли мадам Мото пауком на потолке. Недавно она позвонила мне на работу. У меня сидели трое очень важных посетителей. Кроме меня в комнате еще двое секретарей, я не начальник! Я ответил как можно вежливее (я ее знаю!), что она окажет мне большую услугу, если будет любезна и перезвонит позднее, но она меня перебила: «Значит, и вы становитесь моим врагом, так я и думала!» — и бросила трубку. Любой другой на моем месте после такой выходки и в самом деле стал бы ее врагом. Знаете, хоть я и японец, но тоже не понимаю ее.

Я все более убеждаюсь, что, если поработать с Мату над текстом сценария, последний не пострадает при переводе.

— Хотелось бы, чтобы она поняла: если я ее терзаю, то в конце концов в ее же интересах, чтобы столь любопытно задуманный фильм состоялся и она извлекла из него максимум выгоды. Она показывает мне массу увлекательных вещей, но они рождают у меня вопросы, смысл которых до нее не доходит. А может, она не знает, как на них ответить… А без ответов я не могу завершить работу, ради которой она привезла меня в Японию. Я не вижу выхода, я обескуражен. Вы должны объяснить мадам Мото, что, если я не прыгаю каждую минуту от восторга, значит, я думаю, значит, я ломаю себе голову ради нее, ради ее фильма!