Милочка Мэгги

Рыжему Верзиле не понравилось, как мать приняла свадебный подарок, который передала с ним Лотти. Это была пара наволочек, обвязанных по краю крючком. Миссис Шон заявила, что лен был грубым и что Лотти перепутала рисунок в середине одной из сторон.

— Ничего подобного, — громогласно заявил он. — Моя Лотти все делает на совесть.

— Ох, никудышная из нее, верно, хозяйка, сынок, — вздохнула вдова.

— Матушка, побойся Бога!..

— Еще раз повысишь на меня голос, — прервала она его, — и мало тебе не покажется. И рост не поможет!

«Дева Мария, — молился про себя Тимми, — не дай мне выйти из себя, ведь я здесь всего ничего пробуду — с матушкой, которая меня родила, и меньшой сестрицей».

В следующее воскресенье Пэтси с матерью договорились притвориться, что ничего не имеют против женитьбы. Когда священник огласил брак во второй раз и прихожане повернулись, чтобы позлорадствовать, миссис Мур с любезным поклоном им улыбнулась, а Пэтси одарил семейство Шон нежной улыбкой. Это вызвало всеобщее замешательство. После мессы прихожане сбились в кучки перед церковью и принялись обеспокоенно перешептываться. «Что же вдруг случилось? — спрашивали они друг у друга. — Он все-таки женится на девчонке?» Все испытывали огромное разочарование. Рыжий Верзила расслабился и подобрел. В конце концов он все сделал правильно.

* * *

Два дня спустя Патрик Деннис закинул за спину самодельный вещевой мешок из грубого льна. В нем лежали все его пожитки: шесть цветных носовых платков, сменная рубашка и пара шерстяных носков, связанных любящей матушкой.

— Так ты пошлешь за мной до конца года? — спросила мать в десятый раз.

— Обещаю, матушка.

— Поклянись!

Пэтси поклялся на маленьком молитвеннике в черном кожаном переплете, который она подарила ему на первое причастие.

— Да умереть мне на месте, если я не пошлю за тобой до конца года. Господь мне свидетель.

— Аминь, — сказала мать, засовывая молитвенник в его вещевой мешок.

Перед тем как сесть на велосипед, Пэтси еще раз оглянулся вокруг. На бархатные, зеленые, пологие холмы… голубое небо с легкими белыми облаками и розовые дикие розы, цеплявшиеся за ветхую серую каменную стену вокруг дома.

Ему не хотелось уезжать — не хотелось, и все тут. Но его закружил вихрь событий, дело было сделано, и уехать было легче, чем остаться.

Пэтси приплясывал от нетерпения, пока мать опрыскивала велосипед и его самого святой водой и торжественно прикалывала ему к нательной фуфайке значок со святым Христофором[2]. Когда с этим было покончено, он взлетел на велосипед одним махом. Прощальным напутствием матери было:

— Не приведи Господь, сынок, чтобы ее аспид-братец поймал тебя, пока ты бежишь из Ирландии.

Пэтси обернулся, чтобы помахать рукой, и покатил из жизни своей матушки и из Ирландии — навсегда.

Глава четвертая

Патрик Деннис Мур стоял на американской земле, которую когда-то заменили на сланцевую мостовую. Его первым впечатлением от Америки было то, что половина населения Нового Света разъезжала на велосипедах.

«Здесь их точно даром раздают с фунтом чая в придачу, иначе откуда у всех этих людей на них деньги?»

Пэтси стоял на обочине с котомкой за спиной и сжимал в руке бумажку с адресом Мориарити. «Спроси у полицейского, — наставлял его один из попутчиков по трюму. — Обязательно обратись к нему „констебль“, и он скажет тебе, как сесть на паром до Бруклина». Пэтси увидел полицейского на другой стороне улицы, но поток транспорта поверг его в такое замешательство, что он не знал, как перейти дорогу.

Мимо тарахтели огромные телеги с пивом, причем на некоторые требовалось по шесть першеронов, громыхали по металлическим рельсам конки. Ползла похоронная процессия, состоявшая из катафалка, открытой повозки, полной венков, и десяти экипажей со скорбящими. Покойник, судя по всему преуспевший в жизни, и после смерти обладал достаточной важностью, чтобы на десять минут парализовать движение.

Мужчины с длинными, патриархального вида бородами толкали двухколесные тачки, груженные то фруктами, то каким-нибудь хламом. На повозках с хламом имелись колокольчики, подвешенные на натянутый поперек кожаный ремешок. Колокольчики издавали жуткую какофонию, тонущую в джунглях прочих звуков. Доносившиеся со всех сторон ругательства, в основном в адрес бородачей, были явно необходимы, чтобы все эти участники транспортного потока не остановились окончательно.

Движению мешали снующие туда-сюда велосипеды. Ездоки раздражали всех нервным перезвоном велосипедных звонков. Они постоянно оглядывались через плечо, из-за чего велосипеды мотало из стороны в сторону.

Под звон колокола громыхала телега с пожарным расчетом, от копыт запряженных в нее лошадей отлетали искры. Пэтси в изумлении пялился на пятнистую собаку, бежавшую под пожарной телегой, каким-то чудом избегая смерти в бешеной мясорубке колес.

Нервные, холеные лошади тянули хэнсом-кэбы[3], лакированные двуколки на рессорах и отполированные экипажи с откинувшимися на подушки элегантно одетыми господами и дамами.