Милое дитя

Подумываю о том, чтобы сбежать, но вот как это провернуть? Ведь я по-прежнему не могу толком двигаться. И приборы наверняка подадут сигнал, если сорвать датчики. Кроме того, в палату то и дело кто-нибудь входит. Такое впечатление, будто они пытаются разбудить меня своей беготней. Поначалу это лишь медперсонал. Забегают, чтобы сменить пакет на капельнице или сверить показания кардиографа. Я просто закрываю глаза и глубоко дышу.

Но потом появляются двое полицейских и решают расположиться у моей кровати. Один, как я поняла из произносимых шепотом фраз, прибыл прямиком из Мюнхена, второй представляет ведомство округа Кам. То и дело звучит слово «девочка».

Ханна… Значит, я не бредила; она была там, ехала вместе со мной в машине «Скорой помощи». В больницу. Ханна здесь.

Я улавливаю слова «похищение» и «хижина». Кардиограф, к которому я подключена, транслирует мое возбуждение чередой сигналов. Кто-то из полицейских – наверное, Кам – жмет кнопку вызова у изголовья кровати. Я слышу, как оба переминаются с ноги на ногу – очевидно, в ожидании кого-то из персонала.

Входит санитар. Проверяет зажим на моем среднем пальце, после чего прикладывает холодный стетоскоп к моей груди.

– Всё в порядке, – сообщает он Каму и Мюнхену. – Должно быть, плохой сон, только и всего.

Кто-то из полицейских ворчит в ответ что-то неразборчивое.

Я слышу, как за санитаром закрывается дверь. Затем к моей кровати с шумом пододвигается стул, и еще через секунду – второй. Похоже, они намерены сидеть здесь, пока я не приду в себя, чтобы задать мне свои вопросы.

Бывало, я раздумывала над этим по ночам, пока он спал, прильнув ко мне своим липким телом, и дышал в шею. Что я расскажу, если когда-нибудь выберусь из этой дыры?

И тогда я все рассортировала. Какие-то подробности сразу попали в список неразглашаемых, не поддающихся описанию мерзостей, которые превращали бы его в монстра, а меня, что еще хуже, – в его жертву. Я не желаю провести остаток жизни в роли женщины из хижины. Решила, что буду сильной, расскажу лишь самое необходимое, с прямой спиной и чистым взором. Отсчитываю три вдоха и выдоха, даю себе еще одну небольшую отсрочку, после чего открываю глаза. Пора, Лена.

Один из полицейских, тот, что в сером костюме, мгновенно возникает в поле зрения. Второй также вскакивает со стула, и вот уже оба нависли надо мной; вопросы так и читаются на их лицах. Кардиограф сходит с ума.

– Здравствуйте, – говорит тот, что в костюме. – Прошу вас, не волнуйтесь, все хорошо. Мое имя Франк Гизнер, полиция Кама, а это мой коллега из Мюнхена, Герд Брюлинг. Вы же меня понимаете? Мы из полиции.

Я пытаюсь кивнуть, но не выходит.

– Вы хорошо меня слышите?

– Лучше бы вызвать еще раз санитара, – говорит Мюнхен и указывает на кнопку. Кам следует его совету.

– Вы попали под машину, и вас доставили в больницу. Вы можете назвать свое имя?

Вращаю глазами и издаю стон боли.

– Послушайте, нам известно о хижине. И мы уже разыскиваем ее. Здесь вам ничто не угрожает, вы в безопасности.

Открывается дверь, входит санитар. Кам и Мюнхен синхронно отступают от кровати.

– Она пришла в себя, – сообщает Мюнхен санитару.

Тот проверяет мой пульс и говорит:

– Пришлю доктора Швиндта, чтобы вколол ей что-нибудь. Но придется подождать. Как раз конец смены, так что там пока неразбериха.

Я раскрываю рот, чтобы возразить, но из груди вырывается лишь странный шум, что-то среднее между хрипом и истерическим хихиканьем. К тому моменту как приступ проходит, санитара уже нет. Главное – ясно мыслить; вот и все, о чем я могу думать.

– Вы нашли его? – удается выдавить мне.

Кам неопределенно кивает в сторону, в то время как Мюнхен пристально разглядывает шрам у меня на лбу.

– Как я уже сказал, мы разыскиваем хижину. Но вам не о чем беспокоиться. Здесь вы в безопасности. Вы назовете свое имя?

Я убеждаю себя, что его просьба вполне логична и однозначна. Что в этом нет ничего плохого и мне ничто не угрожает, даже наоборот. Если в полиции узнают мое имя, они смогут оповестить родственников. Сообщить моей матери, что я еще жива, и она может забрать меня отсюда. Поскорее забрать меня отсюда. И я уже готова ответить, набрала в грудь воздуха и раскрыла рот. И снова издаю лишь истерический хрип. Я придушила собственную личность и посмеиваюсь над собой.

Проходит время, полицейские терпеливо ждут. На их лицах наряду с нерешительностью проступает новое выражение. Сочувствие. Для них я уже стала ею – несчастной женщиной из хижины. Когда это доходит до меня, смех иссякает. Не обрывается тотчас – скорее, отрывисто захлебывается. Пару мгновений я еще хриплю, как глохнущий мотор. И наконец-то затихаю. Нужно дать ответ.

– Лена. Мое имя Лена.

Ханна