Милое дитя

– А мне придется?

– Еще не решила.

Возвращаю полотенце на место и снова опускаю рукава рубашки.

– Все будет хорошо. Я позабочусь об этом, обещаю.

– Этого я и опасаюсь… – Карин вздыхает. – Только пообещай также, что впредь не будешь сам…

Она не успевает закончить – кто-то звонит в дверь.

– Кто это так поздно? – спрашивает Карин шепотом, затем зажимает рот ладонью и округляет глаза, и уже через секунду сама дает ответ. – Герд! – произносит она сипло. – Разыскали ее тело.

На мгновение рассудок отказывается подчиняться мне; осознание, что все кончено, сдавливает грудную клетку, кровь стучит в ушах. Глаза у Карин широко раскрыты, взгляд остекленевший и неподвижный. Рука, зажимающая рот, начинает дрожать.

Путь от кухни до входной двери растягивается в бесконечность. Я чувствую Карин у себя за спиной, слышу ее тяжелое дыхание. Пытаюсь осознать, что это мои последние шаги в роли отца пропавшей дочери. Что в дальнейшем я буду отцом покойной. Герд был прав: есть разница между предположением и знанием.

Я оглядываюсь на Карин и заключаю:

– Так будет лучше.

Затем берусь за дверную ручку и открываю. Но у порога стоит вовсе не Герд.

Ясмин

Я поджимаю губы и смотрю в потолок. Снова слышу каблуки Кирстен, на этот раз в быстром, нервозном ритме. Мне не нужно поворачивать голову, чтобы удостовериться, что Кирстен стоит в дверях, беспомощно уставившись на меня. До комода дело так и не дошло.

Я представляю, как еще пару минут назад она взялась за скрипучую дверную ручку. Как отворила дверь, которая из лучших побуждений обычно оставалась открытой и которая из лучших же побуждений теперь всегда затворена. Мне представляется ее лицо и как у нее подскочило сердце, когда Кирстен шагнула в комнату.

Белые стены, оклеенные тобой, Лена. Твоими лицами.

– Ясмин, – тихо произносит Кирстен; имя, и только. – Ясмин.

Стены, оклеенные всеми заметками о тебе, какие я смогла найти в интернете. Триста двенадцать статей. Почти целая пачка бумаги, смена картриджа, работа на всю прошлую ночь.

Я слабо моргаю, заслышав шаги Кирстен. Она подходит осторожно, нерешительно, словно приближается к опасному животному. И повторяет:

– Ясмин…

Как ей следовало это понимать, Лена? Как тут не счесть меня сумасшедшей, одержимой? Как тут не подумать, что я погрязла в собственном страдании? Я отказываюсь от солнца, от свободы, от мира. Мне нужно принять душ. Проконсультироваться с дантистом по поводу выбитого зуба. Сходить к парикмахеру и покрасить волосы. Или на худой конец попросить Кирстен, чтобы купила краску. У Ясмин каштановые волосы. Ясмин распахнула бы окна настежь, чтобы увидеть небо. Ясмин вернулась бы к жизни после освобождения. Ведь об этом в унисон твердят все газеты. Ясмин Г. пережила четыре мучительных месяца.

Пережила…

– Ясси?

Кирстен садится на край дивана. Я не испытываю желания смотреть на нее и продолжаю таращиться в потолок.

– Зачем ты сделала это? Для чего расклеила все эти заметки? Что все это значит?

Я закрываю глаза.

– Ясси… – Кажется, теперь Кирстен плачет. Я чувствую прикосновение к своей щеке. – С тобой что-то не так. Тебе нужна помощь.

Можешь кричать сколько угодно, Лена. Никто тебе не поможет.

– Ясмин, ты должна вернуться в больницу.

Тебя все позабыли, Лена. Теперь у тебя есть только мы. Навсегда.

Тело внезапно содрогается. Кирстен хватает меня за плечи и встряхивает.

– Открой глаза, Ясси! Посмотри на меня!

Открой глаза, Лена. Я знаю, что ты очнулась.

Я подчиняюсь.

– Ты слышишь меня, Ясси?

Неприкрытый ужас окрашивает лицо Кирстен в нездоровый оттенок, скулы пошли красными пятнами, как при неудачном гриме.

– Ты меня слышишь?

Слабо киваю. Одинокая слеза, словно дожидалась этого момента, скатывается по моей щеке.

– Это я виновата.

– В том, что случилось, нет твоей вины.

Мотаю головой. Еще одна слеза.

– Я виновата, и они хотят напомнить мне об этом. Из-за меня дети лишились отца. И дома.

– Точно, письмо…

В следующую секунду Кирстен подскакивает с дивана.

– Комод, – долетает до меня, и снова ее каблуки стучат по ламинату.

Я вытираю глаза ладонью и шмыгаю носом. Некоторое время царит тишина – ни шагов в спальне, ни скрипа выдвигающихся ящиков. На миг я задаюсь вопросом, действительно ли Кирстен здесь, или же это очередная выходка моего помутненного сознания. Я поднимаюсь с дивана, выдыхаю, превозмогая боль, и тащусь в спальню.

Сознание не обманывает, Кирстен действительно здесь. Только никак не доберется до комода. Вместо этого она сидит на кровати, чуть склонив голову набок. Взгляд скользит по стенам. Я осторожно присаживаюсь рядом. Бесполезно лгать о том, как я себя чувствую. Стены безошибочно отражают мое состояние. Я снова шмыгаю и утираю глаза.