Милое дитя

– Моя дочь, очевидно, и так стала жертвой, пока неизвестно чего, и я не допущу, чтобы она стала еще и добычей для СМИ. – Я даже заготовил пометки, фразы, которые непременно хотел произнести, заранее все сформулировал, чтобы ничего не забыть. – Она так представлена в газетах, что, во-первых, это не соответствует действительности, а, во-вторых, подобная форма подачи, на мой взгляд, только мешает работе полиции.

– Как вы со всем этим справляетесь? – спросил репортер.

Ларс Рогнер, смазливый тип с зализанными темными волосами и жестким воротом. Ответа на этот вопрос я, само собой, не заготовил.

– Это разрывает мне сердце, – ответил я тихо, с трудом сглотнув.

Рогнер понимающе кивнул.

– Прекрасно вас понимаю, герр Бек. Ужасно. – Затем, откашлявшись, задал вопрос: – В каком же возрасте Лена начала принимать наркотики?

Вопрос подобно удару, хорошему хуку справа, припечатал меня к стулу.

Разумеется, на следующий день в газете Рогнера не показали ни табель Лены, ни ее стойкого, решительного отца. Нет, читатели увидели распластанное за рабочим столом жалкое существо. И заглавная строка: Отец пропавшей тусовщицы из Мюнхена: «Я не подозревал о двойной жизни Лены».

Карин, когда прочла это, задала мне взбучку. Понадобилась почти неделя и полпачки опипрамола [14], чтобы она наконец поверила, что я такого не говорил. После этого я завел привычку просыпаться пораньше и забирать газету из ящика прежде, чем это сделает Карин. Я читал ее тайком в гараже, сидя на своем складном стуле – на тот случай, если у меня подогнутся ноги от всей чуши, какую я прочту о своей дочери. По завершении я выжидал еще немного, пока не нормализуется пульс. Затем убирал стул, выходил из гаража и запихивал газету в соседский мусорный бак. Натягивал улыбку на лицо, возвращался в дом и готовил завтрак. Мы с Карин сошлись на том, что я усвоил урок.

– По крайней мере, о ней всё еще пишут, – утешали мы друг друга.

Как бы это ни ранило, для нас не должно было играть роли, разыскивают полиция и неравнодушные люди примерную студентку или отвязную тусовщицу. Главное, что ее по-прежнему искали, главное, что о ней не забывали. Тем не менее Карин взяла с меня обещание, что впредь я буду держаться подальше от журналистов.

И вот Карин выяснила, что я снова с ними связался. Что это я предоставил прессе фотографию Ханны. Мне разрешили сделать этот снимок на прошлой неделе, когда я навещал Ханну и показывал ей свой фотоаппарат.

– На кой черт ты это сделал?

Карин стоит, раскинув руки, у обеденного стола. Я беру сложенную стопкой посуду и молча несу на кухню. Карин следует за мной.

– Забыл, что было в прошлый раз, когда ты связался с этими гиенами? Когда они растерзали сначала Лену, а затем и нас?

– Я хочу лишь, чтобы они отстали от Ханны. – Жалкая попытка оправдаться.

Пускаю воду в раковину, чтобы смыть остатки еды. Карин что-то неразборчиво ворчит сквозь шум воды.

– И для этого нужно было отправить фото именно Ларсу Рогнеру?

Да, именно Ларсу Рогнеру. Конечно, ему – все-таки, когда через некоторое время мир вернулся к прежней жизни, уже без Лены, он единственный еще что-то печатал об этом деле.

– Как-никак он тоже пережил трагедию. Если кто-то и способен понять нас, так это он.

Карин слабо усмехается.

– Ты про историю, которую он тебе поведал? Что его сын якобы умер в восемь лет? Я тебя умоляю. Это наверняка уловка, чтобы заручиться твоим доверием. Рогнер ни минуты не думал о Лене или о нас. Что тогда, что сейчас для него имеют значение только тиражи, как и для любой другой газетенки. А ты не хочешь этого замечать.

– У него не просто умер сын. Его жена страдала от тяжелой депрессии и убила себя и сына! И это правда. Я читал об этом…

– Ты говоришь это только для того, чтобы я не считала тебя таким простодушным. Если б в этом была хоть капля правды, он бы так не поступал с нами.

Я вздыхаю.

– Ладно, Карин, хватит. Может, с фотографией я и поступил необдуманно. Но я только хотел, чтобы люди увидели, что Ханна совершенно нормальная. И не какая-нибудь там зомби или дочка чудовища. Это дочь Лены.

Я перекрываю воду, засучиваю рукава и начинаю скрести сковороду, в которой Карин готовила стейки на ужин.

– Сначала бокалы, тарелки и приборы, – поучает она и оттесняет меня от раковины. – Сковорода всегда в последнюю очередь, иначе вода сразу будет грязной. Дай сюда. – Она шарит в воде в поисках губки, которую я держу в руке. – Я тебя понимаю, Маттиас. Ты пытаешься оградить ее, как пытался оградить Лену. Но не таким образом. Ты только все усугубляешь. Разве ты сам не говорил, что Ханне нужен покой? Так зачем тогда выставляешь ее на публику? А заодно и нас?

Я беру маленькое полотенце с перекладины над плитой и вытираю руки.

– Если тебя это успокоит, Рогнер не знает, что фотография от меня. Я завел для этого новый электронный адрес.

Карин усмехается, но веселья в ее голосе по-прежнему нет.

– Ну еще бы. Потому как знал, что тебе до конца дней пришлось бы спать на диване, если б я выяснила, что ты опять связался с этим козлом.