Милорд

— Пусть ломает, — равнодушно ответила она.

— Хорошо, — покладисто ответил Мартин. — Тогда у меня будет другая просьба. Нарисуй мой портрет.

— Что? — равнодушие треснуло, смялось, уступив беспомощной растерянности. Ника наконец появилась на пороге кухни — бледная, взъерошенная, с нервно пляшущей в дрожащих пальцах сигаретой.

— Нарисуй мой портрет, — повторил он, задавив рванувшуюся жалость.

Она смотрела недоверчиво, и ее сжатые губы были похожи на серый разрез. Лица все больше становились похожими на маски — белые пятна, черные провалы глаз, злые черточки ртов. Мари, Ника, Лера, Виктор, его собственное лицо — все теряли очертания.

Внезапно пляшущая в полумраке точка сигареты замерла.

— Хорошо, — пожала плечами Ника. — Тебе раньше не нравилось, когда я тебя рисовала, — в ее голосе послышалось странное потаенное ехидство.

— Так надо, — спокойно ответил Мартин и сел на пороге. Голова все еще кружилась.

Ника мрачно посмотрела на него сверху вниз, а потом вернулась на кухню. Раздался шум воды и несколько щелчков.

— Как рисовать? — мрачно спросила она. — Красками?

— Карандашом, хоть на газете.

— А, ну теперь я вижу, что ты в порядке. Думала, тебя подменили, — неловко улыбнулась она.

Несколько минут она возилась в комнате, потом включила в коридоре свет и разложила на ковре планшет, бумагу, эскизник и несколько карандашей.

Мартин смотрел на вызывающе белый лист и чувствовал себя предателем. Он не собирался лгать, но каждое слово правды давно стало отвратительнее любого обмана.

На кухне взвизгнул и мерно засвистел чайник. Спустя минуту Ника подтолкнула к нему поднос с чашкой, поставила рядом с бумагой пепельницу — потерявшееся в бежевом ковре белое пятно.

— Лицо? — спросила она.

— Да. Сними, пожалуйста, зеркало со стены и дай мне — сделаем все честно.

Она сняла зеркало — тяжелое, в черной геометрической раме — и Мартин заметил, как слегка побелели ее костяшки. Ника положила зеркало на пол, и он поднял его, с трудом устроив на коленях.

Ника отошла, села на пол и раскрыла эскизник. Мартин помнил, что там есть несколько его портретов.

Ника опустила глаза, раскрыла эскизник на нужной странице, положила планшет на колени и начала рисовать. Они сидели в одинаковых позах, опустив глаза. Мартин слушал, как карандаш то клюет, то гладит бумагу, слушал шорох, похожий на далекий шум прибоя, и чувствовал, как в сознание медленно сочится теплый сонный туман с запахом дыма ее сигарет.

— Эй, ты живой? — в плечо коротко клюнул брошенный карандаш. — Смотри.

Мартин открыл глаза и непонимающе уставился на набросок, который она показывала. Человек, похожий на него, смотрел устало и растерянно, она даже обозначила морщины легкими тенями.

Он опустил глаза к зеркалу.

— Хорошо, только нос длиннее — ты мне льстишь, — неловко улыбнулся он, почувствовав легкое раздражение — Виктор описал его лицо, не удержавшись от сглаживания недостатков. Может, он сделал это из инстинктивной тяги к приукрашиванию реальности. На наброске каждая черта неуловимо отличалась, изменяя его лицо.

«Глупый ты котенок, — неожиданно прозвучал издалека голос Мари. — Это он тебя видит красивее, потому что любит. Они оба».

— Когда ты впервые согласился, чтобы я тебя рисовала — я уже шутила про фоторобот, — проворчала она. По бумаге зашуршал ластик, а Мартин подобрал с пола карандаш и задумчиво разглядывал его обломанный кончик.

— Вот здесь морщины, — он показал карандашом контур на лице. — Здесь и здесь. Покажи. Нет, глубже.

— Глубже — это если тебе лет пятьдесят, — растерянно пробормотала она, послушно водя карандашом.

— Здесь очертания мягче, — он нарисовал несколько линий не шее, — а здесь, наоборот, резче — он провел кончиком карандаша по нижней челюсти, оставляя на коже невидимый след.

— Мартин…

— Пожалуйста. Ты обещала.

Он видел, как дрогнули уголки ее губ, а потом она снова опустила глаза к планшету.

— Так?..

— Да. Теперь отсюда сюда…

Мартин показывал, больше не стараясь скрыть свое новое лицо. Он смотрел на него в зеркале, беспощадно четкое в белом свете лампы. Смотрел на него на бумаге, переплетение серых линий и штрихов. Ненавидел себя и заставлял Нику добавлять сходства.

Ему все равно пришлось бы говорить ей правду. Только выстрел, который Ника должна была сделать совсем скоро, заставлял его продолжать лгать, но сейчас он мог дать ей хоть немного правды — беспощадной, и потому способной подарить утешение.

Он рисовал на молодом лице Виктора стареющего, изможденного мужчину, словно срезая мелкие черты, добавляя трещин и нитей. Поправлял Нику, когда она пыталась рисовать не так, как он видел в зеркале. Таланта художника у него никогда не было, но Мартин помнил, как когда-то вырезал из дерева, чувствуя контуры и линии, заключенные в бруске. Из листа бумаги тоже можно было высвободить что-то с помощью карандаша и этой красивой исчерканной шрамами руки.

Правда, он всегда вырезал то, что казалось ему красивым — корабли, птиц, цветы для Риши. Но Мартин давно не делал ничего красивого. И люди рядом с ним тоже.