Милорд

Она показывала его портрет — лицо, которое он раньше видел в зеркалах. Этот человек был молод, утомлен, и в глазах читалась тоска, и все же лицо словно было подсвечено изнутри. Надеждой, любовью? Мартин уже не помнил этого чувства, но ясно видел свои черты.

— Да.

Ника, ухмыльнувшись, вытащила рисунок, на который смотрела — потрет, который рисовала дома. Взрослый мужчина, с совсем другим взглядом. А потом вырвала и новый портрет и пролистнула несколько страниц.

Теперь она показывала три портрета — третьим был Милорд, которого она рисовала со слов Виктора. Он был похож на Мартина так, что он и сам не отличил с первого взгляда, но теперь было ясно видно, что на портретах — совершенно разные люди.

Мартин с трудом заставил себя оторвать взгляд от портретов и посмотреть на Нику. Она улыбалась.

Нужно было врать. То, что лица вышли разными ничего не доказывало. Наверное, стоило рассмеяться, обратить все в шутку — постороннему отличия могли быть просто незаметны. Но одно различалось совершенно точно — суть.

Молчание затягивалось. Казалось, оно разливается в воздухе, заставляя аэропорт постепенно затихать — Мартину казалось, что люди постепенно замолкают, объявления становятся тише и даже гул со взлетной полосы звучал все глуше.

Впервые за долгое время он совершенно не знал, что делать — Ника, еще полчаса назад жавшаяся к его ладони, стала далекой, словно фреска под крышей храма, обличающая и белоснежная.

А потом в кармане его пиджака зазвонил телефон, разбив тишину въедливой трелью, и мир опрокинулся, вернув его в проем.

— Да?! — голос Виктора был сиплым, словно он только что проснулся или сильно простыл.

— Диму убили, — безмятежно сообщила Лера. — Кто-то зарезал его в собственной квартире. Два дня назад.

— Не может быть. Он два дня назад к тебе приходил…

— Да! А потом его, сука, зарезали! — спокойный голос Леры сорвался в визгливую, паническую дрожь. — Знаешь как?! У него тридцать ранений в живот! Тридцать, твою мать, ранений, а сказать, что у него на башке?!

— Постой, погоди…

— Менты приходили! Сказали, я последняя, с кем он разговаривал! Я им все сказала, и что Оксана пропала, все! Не переживай, твой набор юного химика я в пыль расколотила и по всему городу осколки раскидала, — наконец Виктор расслышал знакомые ехидные нотки.

— Молодец, — ровно ответил он. — Если это не он, то конечно нужно… Ты ее перекрасила?

— Не успела! Что за херня, ты можешь мне сказать?! Дима не был похож на девочку-блондинку! Какого ты хрена устроил?!

— Я?! Я последние дни просидел в ванной за тысячи километров от тебя!

— Тогда какого черта?! — сначала голос стал жалобным и тихим, а потом в трубке послышались частые, приглушенные всхлипы. — Где моя сестра?! Я ее не для того с детства на себе тащила и воспитывала, чтобы сейчас кто-то ее прирезал! Из-за тебя! Это все, сука, из-за тебя, будь ты проклят со своими венками!

Трубка захлебнулась частыми гудками. Виктор стоял, прижимая к уху телефон и зачем-то слушал, и каждый гудок казался беспощадной точкой, отдающийся головной болью.

Если бы он не знал, что Мартин надежно заперт в его сознании — решил бы, что это он методично превращает его жизнь в кошмар.

И впервые в жизни в сознании шевельнулось нечто вроде тревоги за вторую сестру — она была с человеком, который ненавидел его, не умел убивать или не хотел делать это чисто.

«Мартин?..»

«Я помогу искать», — ответил он, и Виктор почувствовал, как где-то под сердцем разгорается знакомая с детства искорка.

Позади раздался тихий хлопок. Он обернулся и встретился с равнодушным взглядом Ники, сложившей руки в молитвенный жест.

— Что это? — спросил он, пытаясь погасить взметнувшееся отвращение.

— С улицы прилетела, — улыбнулась она, раскрывая ладони. На ее бледных до серости пальцах, разметав крылья, лежала мертвая бабочка-капустница.

Интермедия Двенадцать Офелий

Нужно было сделать все правильно. Я точно знаю, как должно быть, Он показывал — красиво. В смерти столько любви, сколько мне никогда не увидеть.

Мне нравятся фотографии в той книге — «Восемь венков для девяти Офелий». Не люблю читать, но эту книгу наизусть знаю — каждая женщина в ней красива, счастлива и бессмертна. Особенно последняя. Да, она самая красивая.

Мари.

Да, Мари.

Не удивительно, ей ведь повезло больше всех. Приятно читать, зная, что ты где-то, да умнее автора — глупый журналист, рассказывающий про этих женщин, совсем не умел делать то, за что взялся. Каждая история напоминает мусорную корзину — фотографии какие-то, записки эти глупые, всхлипывания родственников.