Милорд

— Иди в комнату, разложи вещи, — не оборачиваясь, скомандовал он Нике, поставив сумку на коврик у двери. — Сумку в комнату не носи, вещи доставай здесь, закончишь — сумку выбросишь.

— Улики прячешь? — усмехнулась Лера.

— Нет, — просто ответил он, не вдаваясь в объяснения о том, что сумка стояла на траве и это было неправильно. У Леры и так было достаточно поводов для шуточек.

Из приоткрытой двери спальни в темный коридор проливались голубые блики. Виктор толкнул дверь и зашел в комнату.

Мать спала, завернувшись в одеяло с головой. Диван, на котором спала Оксана, стоял разложенным, сверху валялась мятая простыня и скрученное в комок одеяло.

— Нельзя было убрать? — тихо спросил он, стараясь не разбудить мать. Задавать ей вопросы расхотелось, как и находиться в этой комнате — запах благовоний был острым, почти физиологичным. Спертый воздух, бормочущий какую-то чушь телевизор, разбросанная одежда и чашки с засохшими пакетиками на полу и пустых книжных полках — все было нарочито неправильно, словно комната защищалась от него.

— Она не дала, — тихо ответила Лера, кивая на мать. Она подошла к столу и взяла розовый, усыпанный стразами блокнот. — Бери ее портфель, вон он валяется, и пошли отсюда.

На кухне было чисто. Если Лера и ела печенье, оставляя крошки на ламинате, то сейчас об этом ничто не напоминало.

«Открой дневник», — ворчливо напомнил Мартин, устав смотреть, как Виктор задумчиво разглядывает темный пол и светлые стены.

— Да, точно, — пробормотал он, открывая блокнот. Лера метнула на него ненавидящий взгляд — поняла, к кому он обращался. А потом отвернулась и достала из шкафчика банку с чаем.

Виктор посмотрел на плотные, белоснежные линованные листы, на пляшущие буквы разного размера, выведенные ядовито-розовой блестящей ручкой, и понял, что не может.

— Ника? — позвал он, и на этот раз в его голосе слышалась мольба о помощи, а не приказ. — Почитай этот… документ, — он картинно, двумя пальцами протянул ей блокнот, — и скажи мне, что там. Это… выше моих сил, — будто извиняясь, добавил он.

Ника успела переодеться и стянуть волосы в хвост. И почему-то от этого, — а может и от чего-то еще, — он больше не чувствовал отвращения или ненависти, когда смотрел на нее.

В конце концов, в той деревне, в том доме все сходили с ума.

Ника улыбнулась и молча взяла дневник. Села за стол и опустила глаза к страницам.

Лера поставила на стол чайник и три чашки — белые, правильной формы, без выпуклостей и вмятин.

— «Настаящея любовь, — начала Ника, — не может… а, не знает приград…»

— Может не вслух? — поморщился Виктор, чувствуя, как розовые буковки со страниц налипают на уши и впиваются в мозг. — Просто скажи, если там будет хоть что-то интересное.

— Слово «пративаистивствиный» достаточно интересное? — флегматично спросила Ника. Он решил доставить ей удовольствие и поморщился, не пытаясь сдерживаться.

И Ника, словно в благодарность, замолчала.

Лера растерянно чертила круги на скатерти вокруг чашки.

— Ксюша плохо учится, — пробормотала она. — Я пыталась с ней заниматься, но мне терпения не хватало, туго соображает… Вик, кому она понадобилась? Может, это правда кто-то из твоих клиентов?

— А откуда им знать про венок? — резонно заметил он. — Эта, — он кивнул в сторону спальни, — сказала хоть что-то полезное?

— Нет, — покачала головой Лера. — Они вообще с Ксюшей похожи, обе… не здесь. Я все думаю, может, они в каких-то своих мирах живут, где им хорошо, а здесь просто их тела сидят?..

«Видимо, это у вас семейное. Помнится, ты в детстве все норовил этим же заняться», — ядовито отозвался Мартин, успев подумать, что возраст плохо сказывается на характере.

— Ничего! — сообщила Ника, звонко захлопнув дневник. — До последней страницы — сплошные страдания с привкусом детской жвачки. Неразделенная любовь, попытки понять, чего она от тебя хочет и списки барахла, которое она бы купила, будь у нее деньги.

Ее слова отозвались легким зудом в висках, но он утих так быстро, что Виктор не успел сосредоточиться. Удерживать внимание становилось все труднее — напряжение постепенно отпускало, растворялось в сером кухонном свете, зато возвращалась боль в простуженной спине, а веки словно превратились в наждачку. Два часа сна в самолете напоминали камешек, брошенный в пропасть — не заполнить, даже не услышать, как он коснулся дна.

— Утром пойду в школу, — сказал он, удивившись абсурдности прозвучавших слов. — Спрошу, что там за история с котенком… Постели ей, — он указал на Нику, не поднимая на нее глаз, — где хочешь, только не в комнате… где мать. Хочешь — у себя, хочешь — на полу на кухне, только чтобы в моей спальне.

— Поссорились? — без малейшего интереса или сочувствия спросила Лера.

— Не сошлись во взглядах на интерьер. Спокойной ночи.

Он встал, и кухня вздрогнула, на миг потеряла очертания — пришлось схватиться за край стола чтобы не упасть.

Сквозь всколыхнувшийся в ушах шум Виктор смутно расслышал короткое ругательство Мартина и злой звон бьющегося фарфора. Когда он открыл глаза, на темном полу разметались брызгами белоснежные осколки чашки.