Милорд

И в этот момент он вспомнил все — кровавое безумие последних часов, ледяную воду, неподатливую цепь, сломанную трубу и раскрытые наручники.

— Там… — прохрипел он, пытаясь перевернуться.

— Ты ушел когда закончил. Останься, не ходи, — попросила она.

— Нет… не могу… надо…

Он сумел встать на колени, по-прежнему не открывая глаза. Постоял так несколько секунд, низко опустив голову, а потом, тяжело опершись рукой о пол, попытался выпрямиться. Мари молча подняла его и, взяв за обшлаг, заставила положить руку на перила.

— Вот так, давай. А теперь открой глаза.

Он послушно попытался, но ничего не вышло. Мартин кончиками пальцев дотронулся до век. Замер, а потом бессильно уронил руку.

— А я предупреждала, — горько отозвалась Мари.

Он все же открыл глаза. Беседка виделась ему словно в легкой туманной дымке. Очертания слегка смазывались, заставляя щуриться, чтобы сделать мир более четким.

— Еще пару раз так сделай — вообще ослепнешь.

Мартин машинально зачесал назад падающие на лицо волосы, а потом непонимающе уставился на ладонь. Между пальцами остались несколько прядей совершенно седых, неожиданно тонких волос.

— Она действительно… Ника действительно меня не убьет, — прошептал он и улыбнулся, проводя ладонью по лицу. Морщины у крыльев носа превратились в тяжелую носогубную складку, а морщина между бровей почти касалась переносицы.

— Он еще улыбается! — всплеснула руками Мари. — Герой, чтоб тебя! Что б ты знал — скоро станешь совсем старикашкой и перестанешь мне нравиться!

— Отлично, — с чувством ответил он.

Вышел в комнату и выглянул в проем — Виктор не то спал, не то лежал в обмороке.

— Куда собрался?! — Мари неожиданно схватила его за воротник когда он хотел шагнуть в проем.

— Переложить… и хоть полотенце дать, — с легким удивлением ответил он.

— Мартин, ты дурак? — в ее глазах вспыхнуло неподдельное сочувствие. — Головой тронулся пока над проемом висел? Может ты ему бульона сваришь, по головке погладишь и сказочку расскажешь, ну чтобы он поскорее в себя пришел и опять за нож схватился?

— Он же… сопротивлялся. Он все это время… сопротивлялся.

— Поэтому тут все еще трупами не завалено. Иди поспи, у тебя завтра тяжелый день — придется расхлебывать вчерашнее торжество справедливости.

Мартин хотел было послушаться, но из темноты проема раздалось тихое, сдавленное ругательство.

— Да пошел ты, — печально сказала Мари ему в спину за секунду до того, как он сделал шаг в проем.

Первое, что он почувствовал — неожиданное сухое тепло. Он ожидал проснуться в ледяной ванне в мокрой одежде, но кожи мягко касалась микрофибра подклада спальника. Кто-то обнимал его за плечи и подкладывал под голову свернутое одеяло.

— С ума сошла?! — с яростью прошептал он, отталкивая руку. — Какого ты делаешь?!

— Надо было оставить? — Ника не изменяла привычным интонациям, а глаз ее Мартин не видел в темноте.

— Отойди в коридор, — вместо ответа потребовал он, переворачиваясь.

Виктора ждало отвратительное пробуждение. Мигрень разливалась по голове и стекала по шее, отдаваясь где-то под лопаткой, в каждый сантиметр поясницы словно забили по гвоздю и еще по одному в глаза и переносицу, а горло стянула шершавая пульсация. Но волосы его были сухими, как и спальный мешок, в котором он лежал, а мокрая одежда обнаружилась на полу.

— Он очень опасен, — извиняясь, сказал он в коридор.

— Я знаю, — отозвалась темнота голосом Ники.

— Нет, сейчас… особенно опасен.

— Я знаю, — повторила она. — Подожди.

Мартин уперся лбом в согнутые колени. Никакой неловкости он не испытывал, но произошедшее казалось совершенно абсурдным и вызывало глухое раздражение, за которое было по-настоящему стыдно. Он чуть не умер, чтобы спасти ее, и умер бы, если бы понадобилось. А она подставлялась, чтобы поправить одеяло своему будущему убийце. Это было бы похоже на обычную семейную драму с женщиной, терпящей побои от непредсказуемого алкоголика-мужа, только вот Виктор был гораздо опаснее алкоголика, а Ника прекрасно понимала, что делает, и не искала ему оправданий. И главное — искренне и чисто ненавидела его. Если в ее любви Мартин мог сомневаться, считая плодом порочной связи лжи и воображения, то ненависть не оставляла сомнений в своей искренности.

Дверь приоткрылась и раздался торопливый звон керамической чашки о металлический поднос. Мартин почувствовал, как в глаза плеснуло красной воспаленной мутью, а потом горло рывком сжало удушье. Мир на несколько секунд перестал существовать.

Он пришел в себя, лежа на дне ванны, судорожно сжимая борта.

— Чтоб ее, проклятая чашка, — прошептал он, пытаясь выпрямиться.

— А с чашкой он что делал? — равнодушно спросила Ника из темноты.

— Разбивал. Открывал дверь и… ты что, слышала?

— Весь спектакль. Каждую «паскудную дрянь».

— И что ты…

— Ничего, Мартин. Наплевать. Я знаю, что моя жизнь может закончиться именно так. Знаю, что Виктор иногда… хочет моей смерти, и что он иногда делает больно. И не всегда успевает запереться в ванной.