Милосердие

Те, кто читал «Блокадную книгу», помнят, быть может, рассказанную в ней историю о спасении картин замечательного советского художника Павла Николаевича Филонова. Он погиб в Ленинграде от голода в декабре 1941 года. Его сестра Евдокия Николаевна Глебова сумела в разгар блокады передать картины Филонова на хранение в Русский музей. Это был истинно героический поступок, один из подвигов ленинградцев того страшного времени. Еле державшаяся на ногах, она волокла по замерзшим улицам города пакет — огромную тяжесть! — с 379 работами и рукописями брата, 21 полотно на валу нес ее родственник. Более 40 лет прошло с военной поры. Работы художника, признанного ныне всемирно, так и хранятся в Русском музее, частично в Третьяковской галерее, несколько картин в других музеях страны. Сделанное и покойной Е. Н. Глебовой, и людьми, занимавшимися наследием П. Н. Филонова, не пропало, не кануло в Лету. И в то же время — кануло, ибо уже не одно поколение лишено радости видеть эту чудесную живопись. Картины так и не выставлены, они лежат в запасниках. В чем же дело?

Предпринималось немало попыток устроить выставки Филонова, рассказать о его творчестве, выпустить монографии о нем, и всякий раз эти попытки наталкивались на какое-то непонятное сопротивление. Филонов — художник, рожденный Октябрьской революцией, связавший с нею свою судьбу. Жизнь его — образец служения революционному искусству. Никаких возражений, по сути, не было, слышалось лишь невнятное, но многозначительное «мычание», которое издавали люди, облеченные правом разрешать или не разрешать. Их я, в общем, не очень и виню, потому что они опирались на мнение некоторых деятелей Академии художеств, Союза художников, и этого было достаточно. «Знатоки»-искусствоведы, выразительно закатив глаза, высказывались следующим образом: «Зачем вам это надо?», «Вы сами должны понимать…» или «Еще рано» и проч. и проч. Прикрываясь этими «доводами», они заботились лишь о своей репутации, чтобы их не упрекнули: «За что же вы ругали, поносили живопись Филонова?» Нет уж, лучше ее не показывать.

Несколько раз я пытался напечатать воспоминания Е. Н. Глебовой о брате. Упросил, буквально заставил ее их написать, поскольку она одна могла рассказать о детстве и юности художника. Мы с главным редактором «Невы» пытались опубликовать воспоминания в журнале, приложив несколько филоновских литографий. Не вышло. Я даже записал диалог по этому случаю:

— Да вы знаете, Даниил Александрович, не стоит, подождем.

— А чего «подождем»?

— Даниил Александрович, вы сами должны понимать.

— А я не понимаю.

И я действительно не понимал — ведь речь шла не об идейных изъянах, а о субъективном отношении к манере живописи.

— Ну как вы не понимаете? — тонкая улыбка авгура — как тайный знак соумышленнику.

Идет разговор, полный намеков, которые вроде бы должны что-то пояснять. Но ничего они не поясняют, кроме желания отпихнуть от себя дело, может, чем-то рискованное, уйти от личной ответственности.

Несколько раз картины Филонова все же прорывались из темноты и тесноты запасников на свет божий. Так, они были показаны на выставке «Москва — Париж», имели успех и стали открытием. «Ну, то для заграницы, а для наших людей это не нужно» — вот какое простое объяснение сановного авгура. Почему? Как можно решать за людей, любящих живопись, желающих видеть ее, что им «нужно», а что «не нужно»? На каком основании отлучается творчество большого художника от народа? Спросите у любого из этих искусствоведов, какие аргументы он может представить против искусства Филонова. А если он даже и выскажет свои соображения, то почему именно его оценка должна оказаться решающей? Конечно, рано или поздно Филонов будет показан, будут выставлены работы Малевича, Ларионова, других мастеров, может, и не такого масштаба, но мастеров прекрасных. Но как объяснить то, что их полотна были спрятаны от наших глаз в течение десятилетий? А вопрос об ответственности, я считаю, важнейший в судьбе искусства.

Конечно, каждый период нашего сложного времени предъявляет свои требования к искусству, и эстетические вкусы не независимы от этих требований. Но существование «запасников» в разных жанрах нашего искусства нередко вызвано равнодушием, некомпетентностью. И чаще другого перестраховкой «с запасом».

Известно, что талантливый Филонов, принадлежавший к числу острых и оригинальных экспериментаторов, в своих поисках порой отступал от обычных реалистических традиций и сближался с направлениями, иногда обозначаемыми термином «авангардизм».

На определенных этапах истории нашей культуры Филонов, как и некоторые другие схожие с ним художники-экспериментаторы, мог быть неправильно понят и истолкован. Сегодня такая опасность не грозит (хотя мы по-прежнему решительно отвергаем бесплодный модернизм). Следовательно, держать Филонова столько лет «в тайне» было уже ни к чему. А его по инерции держали.