Милосердие

В течение многих лет мы не занимались всерьез социологией чтения. Отчасти можно понять, почему не занимались. Существовал книжный голод, казалось, что тут не до исследований: какую книгу ни выпусти — ее все равно тут же схватят. И вдруг в последнее время стало обнаруживаться, что книги берут с разбором, и какие-то уже долго лежат в магазинах, а иные и вовсе не раскупаются… Начинает выясняться и другое обстоятельство: книги, которые покупают — а цифрами проданных томов мы гордились, книжный бум нам казался показателем культуры, — их не всегда читают, даже те из них, что были предметом дефицита, спекуляции. То есть нет прямой связи между спросом, продажей, числом купленных книг и чтением. Точно так же как нет прямой связи между лишней парой обуви и ходьбой — не обязательно, приобретая новые туфли, мы станем больше ходить. Недавнее социологическое исследование, проведенное Ленинградским педагогическим институтом имени А. И. Герцена среди десятиклассников Ленинграда, Петрозаводска, Шадринска, Саранска, в котором участвовало около четырех с половиной тысяч учащихся, показало довольно грустную картину. В ответах на вопрос анкеты: «Какие книги, прочитанные вами не по программе, а по собственному желанию, произвели на вас особенно сильное впечатление?» — не было названо ни одного произведения русской классической литературы, не упомянуты первоклассные вещи советских писателей.

Отлучению школьников от художественного слова способствовало продолжающееся, несмотря на все разговоры, сокращение и ухудшение преподавания литературы в школе, и нынешняя реформа этот процесс, увы, пока не остановила.

Но, кроме того, существуют и другие, не менее серьезные причины, отчего читать стали меньше. Раньше по вечерам, если не шли в кино или театр, брали в руки книгу. Интересная книга собирала за столом всю семью. Теперь семья — и стар и мал — глядит часами на телеэкран. К магнитофонам добавились еще и видеомагнитофоны. А жизнь-то человеческая ненамного удлиняется, количество свободных часов не прибывает, и к этому надо относиться трезво, понимать, что у современного человека меньше остается часов на чтение, чем у человека, допустим, тридцатых годов. Книг меж тем выпускается все больше, и что происходит с их чтением, мы очень плохо знаем, — в этом смысле мы живем и работаем вслепую. Хотя не вооруженным социологической оптикой глазам видно, что круг чтения сужается, люди читают меньше, читают поверхностнее, наспех, предпочитают чтиво, все чаще удовлетворяются сублитературой. Развлекательное кино, легкая музыка, во всякого рода упаковках — готовые музыкальные консервы и легкое, без серьезной духовной работы чтение. Растет потребление субискусства — субмузыки, субживописи, и эта субкультура довольно пышно начинает расцветать среди социологического безмолвия. Нам не обойтись без социологического анализа, без четких критериев, точных ориентиров, открытого, гласного обсуждения, что мы читаем, а что мы не читаем, каковы вкусы, каковы интересы разных слоев населения. Это необходимо для нашей критики, для движения литературы.

Порой создается впечатление, что пафос нашей критики, то, что она превозносит и против чего направляет свои удары, нередко почти не имеет точек соприкосновения с практикой чтения народа, с повседневной читательской жизнью, а движется в каком-то замкнутом кругу нашей литературной общественности, может быть, и достаточно большом кругу, но и все же бесконечно малом в сравнении с самой жизнью.

Социология чтения поможет многое поставить на свои места. И может оказаться, что писателей, которые критикой числятся во второстепенных, которые ею критикуются или замалчиваются, — их-то и читают больше всего. И наоборот, некоторые литературные имена, «авторитеты», созданные критикой, читателям мало известны или о них не знают вовсе. Их, может быть, не читают, потому что читатели имеют плохой вкус или не доросли до серьезной литературы. А может, и правильно делают, что обходят их произведения своим вниманием. Социологические исследования чтения должны стать сегодня одним из главных элементов нашей литературной жизни.

Есть еще один важный аспект темы — ответственность художника и тех, кто призван помогать ему в его нелегкой работе, кто в силу должностных обязанностей первым или одним из первых знакомится с рукописью, художественным полотном, кинолентой и от кого зависит дальнейшая судьба произведения. Вряд ли надо доказывать, как важно, чтобы эти должностные лица руководствовались прежде всего идейно-художественными критериями, а не пресловутой логикой «кабычегоневышло».