Милосердие смерти

– Слушай сюда, Артем. Я чую, что здесь все не так просто, давай качнем ангиографию. Я под лучом буду вводить контраст и думаю, что поймаем и артериальную, и венозную стадии. Артем, ты только обеспечь мне хороший наркоз, а остальное уже мое дело. Артем, ну будь ласка, поверь мне – и мы в дамках.

Я очень уважал Саню, я знал про его бешеное клиническое чутье и доверял ему. Я знал, скольких он спас, и я решил пойти на эту авантюру.

Мы осмотрели рентген-кабинет. Я притащил наркозный аппарат, подготовил все к наркозу. Доставили нашего героя-травматолога в импровизированную рентген-операционную и начали. Саня вошел катетером в правую общую сонную артерию быстро и четко. Все шло стабильно. Затем, набрав шприцев десять с контрастом, он начал чудодейство. Вводя контраст руками, он командовал рентген-лаборантке:

– Старт.

И так раз десять.

Когда проявили пленки, поняли: чутье не подвело Микрюкова. Тромб перекрывал внутреннюю сонную артерию недалеко от места ее отхождения от общей сонной артерии. Именно поэтому и развивался полушарный инсульт с таким тяжелым течением. Оперировать в этих условиях было просто невозможно. Везти в клинику – потерять еще сутки, и тогда уже точно ничего не сделать. И тогда наш гений, наш «Склифосовский», предложил:

– Артем, давай сделаем локальный тромболизис, это последний шанс. Если сейчас, спустя десять часов от начала инсульта, растворим тромб, мы спасем парню и жизнь, и мозги.

И мы это сделали, растворили тромб. Левые рука и нога начали двигаться сразу в рентген-операционной. Через два часа после растворения тромба и выхода из наркоза бравый травматолог начал приходить в сознание. Саня радовался, как маленький ребенок. Весь медперсонал, от главного врача до санитарок, смотрел на нас с восхищением и любовью. Мы купались в славе. Нас перло от гордости и счастья необыкновенно красиво выполненной работы и спасения нашего коллеги.

Нас оставляли ночевать, нам предлагали шикарный стол и баню, готовы были выполнить любое наше желание. Но желание было у нас с Саней одно – домой. Мы так часто не ночевали в родных стенах, что любое отсутствие дома, даже при приятных обстоятельствах, становилось тягостным. Ждать вертолета – все равно что у моря погоды. Растроганный главный врач решил, что дает свою «Волгу» с водителем, и он нас везет домой прямо сейчас. Ехать-то всего ничего – двести пятьдесят километров по тайге и зимнику. Зимник – зимняя снежная дорога была подобна автобану и скрывала все ухабы, ямы и колдобины непролазной в иные времена года так называемой дороги.

Вперед, на Манзовку. Выехали. Волшебно-зимний лес, луна и наша одинокая «Волга», рассекающая фарами тьму. И, конечно же, музыка. У шофера была одна кассета в то время безумно популярной группы «Мираж».

Пять часов подряд мы слушали «Музыка нас связала, тайною нашей стала…». Это было волшебно, это не надоедало, это было в настроение. Мы засыпали и просыпались, а из магнитофона лилось:

Я больше не прошу,
И мне не надо много,
Не надо ярких звезд с небес,
И сотни слов,
Не надо, не лги…
Я больше не прошу,
Чтоб только у порога
Звучали бы в ночи твои
Усталые шаги…

Я запомнил на всю жизнь приятную усталость, гордость за выполненную классную работу и эту музыку, и эти слова.

В пять утра мы были в родной клинике. Смысла ехать по домам не было. Сели у меня в кабинете, и до пятиминутки у главного врача гоняли чай, трепались и слушали кассету классных и красивых девчонок из группы «Мираж». Кассету мы выпросили у шофера.

Эта ночь страх уносит прочь, эта ночь,
Эта ночь сможет нам помочь, эта ночь,
Эта ночь сон уносит прочь, эта ночь,
Эта ночь сможет нам помочь, эта ночь[2]

.

Навеяло

Знаешь, наверное, к старости… Сегодня по дороге домой, в машине, под незамысловатый какой-то шансон-блатной мотивчик вспомнил конец восьмидесятых, начало девяностых. То ли февраль, то ли декабрь, короче, нудная, высасывающая все жилы гнусная кузбасская зима с угольно-снежными метелями, постоянными перебоями в отоплении и занесенными дорогами. В одиннадцать утра в ординаторскую зашла Леночка.

– Артем, звонили из Междуреченска, в морг привезли некого Алякрицкого. Ты его знаешь? – тихо спросила она.

Я, одуревший от бесконечных дежурств, беспросветного реанимационного горя и хронического невысыпания, уже одной ногой стоявший в другой жизни и готовый к прыжку в эмиграцию, заорал:

– Ленок, послушай, я что, всех гондурасовцев должен знать и хоронить?! Ты что, совсем сбрендила…