Милосердие смерти

Будь ты хоть самым распрекрасным специалистом, классным хирургом или терапевтом, но если ты чем-то не подходишь администрации, то жизнь твоя превратится в ад.

Я не стал объяснять Антохе все превратности административных каверз и тонкостей, он бы все равно их не понял. Как, впрочем, и многие нормальные люди. Коваленко продолжал:

– Ты знаешь, вдруг жизнь, при всей своей напряженности и тяжести, заиграла новыми красками. Конечно, деньги играли в этом не последнюю роль. Ну, во-первых, я построил дом в пятнадцати километрах от Москвы по Новой Риге – не дом, а сказка, проект жены, каждая мелочь интерьера радовала мою душу. У каждого в семье по машине. Я давно перестал заглядывать в карман своим пациентам и их родственникам. Шок и неуверенность после увольнения из армии к пятому году гражданской жизни постепенно прошли. Но, представляешь, Артем, не было того ощущения полета и свободы, правильности жизни, что ли, как во время офицерства. Не хватало четких приказов и чувства своей абсолютной нужности. В гражданской медицине ценность каждого отдельного специалиста, врача, определяется его лояльностью к руководству клиники. Будь ты хоть самым распрекрасным специалистом, классным хирургом или терапевтом, но если ты чем-то не подходишь администрации, то жизнь твоя превратится в ад. Тебя по любому ничтожному поводу (например, опоздал на пять минут на обход главного врача) могут отстранить от операций на три месяца, а в это время к тебе выстроится очередь – именно к тебе, а не главному врачу или его замам – на целых полгода. В конце концов, ты, понимая, что, оставшись без работы, просто умрешь, идешь на компромиссы через унижение собственного достоинства, преломляя и ломая себя.

Ты прекрасно понимаешь, что такие ситуации возникают не только в твоей больнице; что большинство руководящих постов в медицине занимает банда чиновников-мизантропов. Им абсолютно не нужны профессионалы и Люди с большой буквы. Ибо тогда им придется отвечать за античеловеческую организацию медицины, умерить свои воровские утехи и, в конечном счете, уйти с поста или сесть в тюрьму. Поэтому они будут биться за свои интересы, мелькать на экранах телевизоров и создавать легенду о величии и славе ведомой ими медицины.

В гражданской медицине ценность специалиста определяется его лояльностью к руководству клиники.

Про оснащение гражданских больниц я уже говорил, оно плачевное, – продолжал Антон. – Впрочем, основная масса людей, имеющих деньги, давно уже облюбовала себе западные клиники, где и поправляет свое здоровье. Самое печальное, что во время командировок мне постоянно приходится видеть, как можно нормально и классно работать, что и делают наши коллеги из Европы…

Вот так, дружище, внутренний конфликт все растет, адаптация к ситуации у нормального врача, да и просто человека просто невозможна, и тогда приходит время депрессии – постоянной, со спадами и подъемами, но непреходящей. Все бросить и послать куда подальше? Но нормальный врач ведь, кроме как врачевать, и делать-то ничего больше не сумеет. Да, я уже финансово и морально подошел к этой черте. По сути дела, моя зарплата в клинике – всего лишь малая толика от того, что я зарабатываю в своем деле. Но как представлю, что все, что сделал за эти годы, рухнет…

И вот, посмотри, Артем – вроде уважаемый человек, прекрасная должность, свое дело, хороший достаток, и в то же время – непроходящее чувство тоски и неразрешенности ситуации. Жена в это время абсолютно тебя не понимает. Года два-три назад я вдруг перестал делиться с женой происшедшими событиями на работе. Да, дети стали жить отдельно, дом громадный, и мы вдруг перестали разговаривать. Как-то в постели я пытался приобнять родную – она интуитивно и, мне показалось, с некоторой брезгливостью отдернулась от меня. Я все понял, и больше не пытался повторять… С тех пор мы спим вместе, но раздельно.

Мы махнули по очередной стопке. Я смотрел на Антоху и думал, что нужно срочно заканчивать этот разговор. Какого лешего я нарушил свои принципы? Чаще будешь встречаться с такими неудачниками, скоро окажешься среди них. Но Антоха продолжал. И я понял, что он уже не столько со мной, сколько сам с собой разговаривал.