Милосердие смерти

Ада Тихоновна всеми силами пыталась нивелировать его негодяйство, но, к сожалению, не всегда удавалось. Слава же, при своей сбитой алкоголем планке самосохранения, мог один позволить себе прервать речь главного врача на утренней пятиминутке или на его обходе фразой вроде: «Товарищ Шевчук, прекратите нести бред, вы совсем не ориентируетесь в данном диагнозе и патогенезе развития патологии у этого больного». Далее Слава читал короткую лекцию о симптоматике, диагностике и тактике лечения конкретного пациента. Шевчука от ненависти и злобы, казалось, в этот момент разорвет на части. Но с этим конкретным подчиннным он ничего сделать не мог. Слава был велик, и только благодаря ему, при острой нехватке анестезиологов, город не знал проблем с анестезиологическо-реанимационной службой. Тем более у Славы были прекрасные связи с учеными Кемерова и Новокузнецка. Короче, Шевчук его боялся. И наверняка ждал случая, чтобы уничтожить.

Я начал работать со Славой в августе, сразу после окончания интернатуры и переезда в городок. Конечно, порой Слава был невыносим и очень жесток. Он не прощал мне малейших промахов в работе, что заставляло меня постоянно читать книги по анестезиологии, вновь вгрызаться в патофизиологию и биохимию. На остальных наших коллег он практически не обращал внимания, понимая, что время для их исправления и обучения безвозвратно утеряно и что все они – случайные люди в самой интеллектуальной профессии. По утрам, на разборе полетов прошедших суток, Слава постоянно унижал их, обзывая придурками лагерными или дебилами, и предрекал всем им тюрьму или лишение диплома. Семенчихина он ненавидел, как своего идеологического и классового врага. Во-первых, Алексей предал профессию, а во-вторых, являлся представителем партийно-номенклатурной элиты. Но Алексей, надо отдать ему должное, воспринимал Славу как алкогольного деграданта и понимал, что тот только словами портит ему жизнь. Алексей был терпелив и ждал своего места в рентген-отделении.

Слава был очень жесток, унижал коллег, но при этом великолепно учил.

Прошли мои первые месяцы самостоятельной врачебной деятельности. Постоянные дежурства, иногда по двое, трое суток подряд, с непрекращающимся потоком раненных в драках, отравленных и утопших, травмированных в шахтах, обожженных детей и взрослых. А еще был роддом. Кесаревы сечения, отслойки плаценты, криминальные аборты… Было очень тяжело, приходилось постоянно читать, ординаторская превратилась в научную библиотеку. Я видел, что Слава был очень этим доволен. Но при этом он по-прежнему крайне сурово относился ко всем моим даже минимальным промахам. Слава был величайший учитель, и я не обижался на него, хотя иногда готов был врезать ему в челюсть.

И вот наступил июнь. Пришла пора отпусков. Первым ушел в отпуск Коля, наш сумасшедший самолетостроитель. Решили, что в отпуске будет один человек, остальные четверо в поле. Дежурили по двое, мотаясь из реанимации в роддом и обратно. Потом мы шли домой, как могли, отсыпались, а утром – вновь на полутора суток. Чтобы хоть немного уменьшить нагрузку и сделать паузы для отдыха более длинными, мы решили, что одна двойка будет дежурить с пятницы утра до понедельника. В пятницу плановые операции практически не проводились, экстренных поступлений было не так много, так что появлялась минимальная возможность отдохнуть. А вторая двойка полноценно отдыхала дома целых трое суток. Это было блаженство.

В пятницу появлялась возможность отдохнуть.

Слава решил, что с алкоголиком Пилатовым будет работать он, а я буду нести вахту вместе с Алексеем.

Июнь стремительно несся к своему завершению. В очередной понедельник мы заступили на смену. Плановых операций было мало, и к двенадцати часам дня мы отпустили коллег по домам. Алексей сегодня дежурил условно по анестезиологии, я был реаниматологом и отвечал за роддом.

Больных, к величайшей нашей радости, было немного. Один мотоциклист в коме, с тяжелой черепно-мозговой травмой, на искусственной вентиляции легких. Девочка пяти лет, прооперированная по поводу инвагинации, была абсолютно стабильна и находилась под присмотром не только наших сестер, но и мамы. Мы уже тогда, в те далекие годы, спокойно разрешали родственникам навещать пациентов, а уж мамы всегда лежали с детьми. Лежали два шахтера со множественными переломами костей таза, бедер. Их привезли после обвала породы в шахте в субботу, сразу же прооперировали, и теперь они были оба в ясном сознании, самостоятельно дышали. Слава умудрился поставить им эпидуральные катетеры для постоянного обезболивания, что значительно облегчило уход и избавило травмированных от сильнейших болей. Эта методика длительного эпидурального обезболивания пришла в страну только через десять-пятнадцать лет. Слава все же был гением.