Милосердие спецназа (СИ)

Жизни миг среди грохота взрывов,
Смерти дыхание сушит глаза.
Если погибну один, то не страшно,
Лишь бы дышали друзья.
Солнечный жар иссушает мне кожу,
Ярости пот заливает глаза.
Последний глоток разделили с сержантом,
Не страшно, я крови напьюся из горла врага.

Держись братуха, мы не сдохнем,

Десантник как стальной клинок.
Плевать, что кончились патроны,
Щас в рукопашную пойдём.
Десантный нож — клинок из стали,
Мы породнились с ним в бою.
Напейся крови! Я хмелею.
Не страшно! Водкой похмелюсь.

Последний патрон и вокруг тишина

И голос «шакала»: «Сдавайтесь!»
Сержант мой, с улыбкою вытащил нож,
«Ну что, брат, умоемся кровью?»
Я, сплюнув тягучей, как битум слюной,
Ответил: «Конечно!» И вытянул нож.
Вдруг крик командира: «Ребятки, вперёд!
Отличный же день, чтобы сдохнуть!»

Держись братуха, мы не сдохнем,

Десантник как стальной клинок.
Плевать, что кончились патроны,
Щас в рукопашную пойдём.
Десантный нож — клинок из стали,
Мы породнились с ним бою.
Напейся крови! Я хмелею.
Не страшно! Водкой похмелюсь.

Нас было одиннадцать, выжило восемь,

Пусть прокляты будут «шакалы».
Так больно когда погибают друзья
Частицу меня, забирая с собою.
Вот рядом, сержант, улыбаясь, сидит,
Весь густо заляпанный кровью.
«Мы им отомстили!» он мне говорит,
«А парни, нас, в небе дождутся».

Держись братуха, мы не сдохнем,

Десантник как стальной клинок.
Плевать, что кончились патроны,
Щас в рукопашную пойдём.
Десантный нож — клинок из стали,
Мы породнились с ним в бою.
Напейся крови! Я хмелею.
Не страшно! Водкой похмелюсь.

Мля-я-ять! Я слышал эту песню в госпитале, её пел мой друг Санька! Горло перехватывает спазм, и на меня накатывают воспоминания…

Глава сорок восьмая

Это произошло на следующий день, после того как Степаныч и Васильев привезли нам страшное известие о том, что Вовка умер. Лаки взяв стул, поставил его посреди нашей общей палаты, попросил Пепла подать гитару, привезенную Степанычем вместе с остальными вещами и убрать костыли.

— Как вы знаете, братва, певец из меня так себе, — тяжело вздохнув, выбивает пальцами дробь, по лакированной поверхности инструмента.

— Не прибедняйся, — качаю головой. — Давай, братка, понятно же, что ты не просто так весь прошлый день молчал и в стену пялился…

Кивнув, Сашка ударил по струнам. Именно тогда, я впервые услышал рвущие душу слова этой песни. Сказать, что мы не остались равнодушными, это не верно. Это был, как крутой раствор соли, на свежие ещё даже не подёрнувшиеся корочкой раны. Лаки пел с закрытыми глазами и дёргающимся голосом, а сквозь сжатые веки бежали слёзы.

Не только у него, у меня, у остальных парней и у сгрудившихся в дверях слушателей из представителей медперсонала и таких же как мы пациентов, сбежавшихся на голос. С последними звуками аккордов наступила тишина, нарушаемая только, всхлипыванием женской части слушателей.

— Мощно, — раздался от дверей голос старлея из соседней палаты, встречались с ним в курилке. — Спасибо, братишка, за песню такую, — прижимает ладонь тыльной стороной к глазу и резко дёргает головой. Убрал слезу. — Я запомню, увезу в часть. Вы ведь живая легенда ВДВ, парни. Богатыри. И песня эта — ваша былина.

— Хорошо сказал, — раздался голос Степаныча, стоявшего в задних рядах. — Вот только богатырь этот, старшину своего в сержанты разжаловал. Нехорошо, — и протолкнувшись сквозь зрителей, уточнил: — Или ты кого другого в виду имел?

— Да нет, Мажора, — вздыхает Лаки, — рифма у меня на старшину не шла. Но, конечно, надо подумать и переделать…