Милосердие спецназа (СИ)

— Отставить, — смотрю Сашке в глаза, — не надо, брат. Иначе это будет другая песня. Ты лучше спой ту первую, которая, про Ваньку. Пусть тоже запомнят…

Сашка кивает и, проведя пальцем по струнам, запел:

У могильной плиты, на потёртой скамье,
Грустный парень сидит и вздыхает.
Он почти что седой, хоть и сам молодой
Слёзы скорби с лица вытирает.
Что ты плачешь пацан молодой,
Или кто-то близкий, родной под могильной землёй?
Мать любимая или отец,
Дорогая сестра или брат сорванец?
Да! Ответил боец молодой,
Близкий, родной человек под холодной землёй.
Я его никогда не любил,
Он и в детстве всегда меня бил,
Но пришлося нам вместе служить,
На не нужной войне рядом быть.
Он и здесь меня задирал,
А потом между мною и смертью он встал.
В этот проклятый день, в бой мы рядом пошли,
Автоматы в руках, тяжкий груз на душе.
Грохот взрывов и посвисты пуль,
Это наша судьба и с неё не свернуть.
Грохот взрывов и посвисты пуль,
Это наша судьба и с неё не свернуть.
Сквозь прицел меня враг отыскал,
И свинцовую смерть в грудь мне послал.
Он увидел её и собой заслонил,
Жертву крови за жизнь заплатил.
Он увидел её и собой заслонил,
Жертву крови за жизнь заплатил.
У меня на руках умирал,
Лишь одно я ему повторял:
Я тебя никогда не любил.
Помнишь в детстве всегда меня бил?
Но пришлося нам вместе служить,
На не нужной войне рядом быть.
Ты и здесь меня задирал,
А теперь между мною и смертью ты встал.
Ты и здесь меня задирал,
А теперь между мною и смертью ты встал.

Допев вторую песню, исполнитель собрался сесть за свой стол, но я окликнул его и попросил подойти. Вблизи стало понятно что это тот, которому прилетело ногой его же компаньона. О чём свидетельствовал фингал под глазом. Остановившись возле стола, парень слегка смущённо смотрит на меня:

— Звали, Егор Анатолич?

Встав протягиваю руку для пожатия, затем слегка хлопнув по плечу, говорю:

— Звал, звал. Возьми стул и садись. Поговорить надо.

С вопросом смотрит на дядю Петю. Тот, вздохнув, командует:

— Что смотришь? Садись, давай!

Берёт пустой стул и присаживается справа от меня, слева сидит Мила.

— Как зовут-то тебя?

— Костя.

— Скажи мне, Костя, откуда ты знаешь эти песни? — смотрю в глаза.

Вопросительно смотрит на своего начальника — дядю Петю. Тот, направив на него вилку с насаженным куском мяса, поинтересовался:

— Что-то секретное?

— Да нет, — пожимает плечами Костя.

— Тогда не тяни кота за интимности. Рассказывай!

Костя поёрзал на стуле, тяжело вздохнул...

— Ты не волнуйся, — слегка толкаю его в плечо, — они только с виду такие, но если их регулярно кормить, то вполне ничего такие дядьки...

Папа и дядя Петя только фыркнули, пытаясь не засмеяться, а вот Мила не сдержалась, но под строгим взглядом своего отца тут же успокоилась... Костя слабо улыбнулся и начал:

— Я недавно по делам в Красноярск летал. Вот… А у меня там родители живут, я же красноярец. Приехал, значит, а там брат, двоюродный — Санька. Вот… Дембельнулся он! Ага… Награды у него! Во-о-от… И с палочкой ходит. Ранили его. Вот он и спел песню, то есть обе... Говорит в том бою его и покалечило! — помолчал. — А вторая это тоже про него, я даже парня того, что погиб знаю. Вот… Всё вроде!

— Да, Костя, ты поэт, — развожу руками. — Партизан на допросе, — вздыхаю. — Я б даже сказал: «птица Говорун»!

Парень потупил взгляд:

— Ну, а что ещё? Вроде всё?

— Ладно, — отмахиваюсь, — суть понятна. Ты мне вот что скажи: чем твой брат сейчас занимается, как здоровье, работу нашёл или нет? Ну не томи, говори.

— Простите, Егор Анатолич, а вам зачем? — смотрит мне в глаза, с лёгким недоумением во взгляде.

Судорожно сглотнув, хватаю его за затылок и, прижавшись лбом к его лбу, выдыхаю: