Милосердия двери. Автобиографический роман узника ГУЛАГа

Я у заветной кассы. «Раз, два, четыре, пять, вышел зайчик погулять». А шестую заказчику «на лапу» – таков закон. Бегом, бегом на почту. Дайте бланк, примите деньги. А заодно письмишко тетушкам, а в нем огромная просьба: прислать одеяло двуспальное, дескать, холодно ужасно. «Бедному жениться ночь коротка». Нет второй подушки, кровать узка. Нужно отгородиться от Гуляма… Многое, что нужно, и нету ни хрена. Шныряют крысы по ночам, пол метут хвостами – валенком наповал, за хвост, и в печь. Зима, уж вьюга, снег метет, воет, свищет за окном, сугробы наметая, печь горит и ночь, и день. Сижу я за столом и читаю телеграмму: «Встречай двадцать первого поезд номер и вагон». Прошло шесть месяцев и пять дней с тех пор, как вышел я на вахту на «вечную жизнь», потеряв Варюшку навсегда. И вспомнились мне Абезь, и та ночь, и мой милый хиромант. Он не ошибся. Он был прав!

Комендатура, окошечко. В окошечко – телеграмма, из окошечка – пропуск на станцию. Сегодня 21 ноября, Михайлов день. «Небесных воинств Архистратизи, молим вас присно мы недостойнии…»[148] Полярная ночь, светлая ночь, светлее всех ночей. Блещут звезды, торжественно мерцая, от края и до края светится, колышась таинственными всполохами, голубое сияние, то пронзая небосвод, то исчезая, то загораясь ярким светом в вышине. Волнуется, светится полярная ночь, дивная, светлая ночь. Волнуется сердце, трепещет душа, все наполняется светлой радостью, радостью сегодняшнего дня.

Вымыт зашарпанный пол. Печка обмазана свежей глиной, жарко топится интинским углем. Еловый стол выскоблен стеклышком добела. Занавесками отгорожено пространство от завистливых глаз, а за нею рай, мой, наш общий рай. Вместо железной кровати «тахта» – щит, сколоченный из досок, а на нем тюфяки, набитые опилками. Вместо персидского ковра – пестрая тряпочка на стене, и новенькое, малинового цвета, простеганное ватное одеяло, как и просил, двуспальное, на широкой «тахте». Рядом с ней убогая тумбочка с салфеткой. Все готово, все в ожидании похищенной красавицы, которая мчится на железном коне. Пора! Пора встречать. Бегом – по шпалам на Предшахтную, под мышками валенки на всякий случай. На дворе мороз.

Бегут вагончики, колышутся, на стыках бьют колесами, повторяя одни и те же слова: «Еду, еду, еду. Едет! Едет! Едет!» Из далекого пространства необъятной тундры доносится свист паровоза: вот показались три светлые точки, ближе, ближе, простучали мимо колеса, взметая снежную пыль. Заскрипели, выбрасывая искры, тормоза. Остановились вагоны, белые от морозного инея, открылись двери. Глаза смотрят, сердце стучит. Вот она, Варюшка! Радость, надежда моя. Сияют очи, сияет небо, сердце через край, бьется, стучит и волнуется. Двое средь белых снегов застыли в долгом поцелуе, и слезы на глазах.

Дожил! Дождался! Отстрадал! Отмучился! Нашел потерянное! Обнял! В снежном сугробе передо мной моя любовь, моя мечта и надежда, стоит в осенних столичных туфельках, небольшой чемоданчик у ног. Ноги всунуты в валенки, снова восторг. Смотрим и насмотреться не можем, и чувство такое, что вместе мы были всегда, что не было разлуки и тех мучительных лет, все ушло в небытие, исчезло, сгинуло, прошло, как сон, как миг один.

– Варюшка, радость моя! Все, что было, – на том крест. Его вообще не было.

Стучат колеса на стыках рельс, и, прислушавшись, слышим: «Приехала, приехала, приехала, приехала», – и дальше все сильней и отчетливей стучат колеса на стыках. «Приехала, приехала, приехала!» Под эту непрестанную песнь, наперебой, не вникая в слова, идут рассказы. То она, то я – рассказы, которые рассказать не в силах, на которые нужно время, и спокойное сердце, и успокоенная страсть. Сейчас мы оба не в силах вникнуть в слова, в их значение и во все пережитое нами за эти годы. Для этого нужны недели, месяцы и успокоенные крылья, обнявшие друг друга в ночной тишине, и слова, слова, а в них – вся жизнь, и прошлая печаль, и радость сегодняшнего дня. Вот уж действительно, с милым рай в шалаше! С милым рай и на водокачке.

Гулямчик, встретив нас на пороге, многозначительно сказал: «Алешенькэ! Я пошел!» Мы остались вдвоем. Полыхала печь, полыхали сердца, трепетали крылья. О миг блаженства! О счастье! О радость! Перевернулись небеса, упали звезды. Мы, я и она, «во плоть едину» слились на века!

Бегали крысы по углам, пол метя хвостами. «К то там?» – очнувшись, спросила Варя.

Я сейчас приложил все свои усилия, весь свой бесхитростный талант, чтобы поведать вам о днях тех, давно ушедших, но безгранично счастливых. Началась суровая жизнь в сплошной ночи, в занесенной снегами водокачке. Гулямчик, я и Варюшка, которую на Инте прозвали «декабристкой». Она спокойно и мужественно приняла суровую действительность жизни. На следующий день мы послали телеграмму ее маме, моей теще. «Я с Алешей, поселок Инта Коми АССР, почта, до востребования».