Милосердия двери. Автобиографический роман узника ГУЛАГа

Уходит в тот день, последний, из дома. Варя оставляет две записки: одну – матери, другую – мужу. Смысл их один: ушла. Перрон, поезд Москва – Воркута. Подруга на стекле окна губной помадой рисует сердце, их уже разделяет стекло и красное сердце на нем. Поезд тронулся, а впереди жизнь!

Муж ее бросился на поиски. Где искать, свет велик, где тот, умыкнувший его жену? Где найти? Находит средь бумажек адрес: «г. Муром, Арцыбушева Мария Петровна». На поезд и к ним, в Муром. А там переполох: он требует, он грозит расправой. Чтобы успокоить, дали адрес: «Коми АССР, Инта». Он – в дверь, а мне – письмо. Трепещут «родившие меня тетушки»: «Алешечка, да как же так, ты влез в беду, ты содеял прелюбодеяние, и нас в него втянул, знали бы мы, не стегали бы двуспальное…»

О милые мои, родные, это он у меня увел, а теперь я вернул свое. И это сразу же поняла Александра Ипполитовна. «Суженого на коне не объедешь». Смирилась, простила и стала посылать посылками необходимые Варюшке вещи. А «соблазнителя» вытуривать из дома. Поняв свое поражение, он и сам вскоре ушел, написав мне грозное письмо, на которое я ответил, что не я бежал от него, а его жена, которая не скрывала свою любовь ко мне; ты ж, голубчик, понадеявшись на свои силы, не смог заставить ее полюбить себя больше и сильней. С меня-то какой спрос? На этом и затихли все бури, улеглись страсти. Меня не судил народный суд, а Варьку все любили.

«У меня ни кола ни двора, будешь ты – будет все!» – писал я эти строчки не для красного словца. Когда я их писал, у меня был свой, хоть и маленький, но свой угол, вернее, комната и кухонька на чердаке старой бани. Это была точка отсчета, с которой можно было начинать свое движение. С потерей ее я, а затем и Варюшка оказались на водокачке. Необходимо было, поставив кол, строить двор. Как, где, из чего, я уж не говорю на что? «Бедному жениться ночь коротка». Слава Богу, на Инте ночи длятся месяцами, а посему главное – не унывать, но, кроме этого, думать и думать. Как строить – понятно, руками, вот этими, других нет и не будет. А вот из чего? Инта – это полное отсутствие лесоматериала, да и не только досок, бревен, но и каждый гвоздь – проблема. Ночи, вечные ночи. Одну ночь эти мысли волнуют меня, когда я лежу на столе Наумчика в депо, следующую, когда я лежу с Варюшкой за занавесками – преградой для глаз, но не для ушей. О эти уши! Они-то и подгоняли меня больше всех. Мозг сверлила одна-единственная мысль: «Из чего строить дом?» Варюшка мирно спит, а мои глаза напряженно смотрят в потолок, там ища ответа.

– Ты чего не спишь? – проснувшись средь ночи, спросила Варька.

– Дом строю. Спи.

И все же однажды ночью озарило. «Ба! Эврика!» Неужели нашел выход? Ящики! Ящики! Ящики! И доска, и гвоздь. Шесть одинаковых щитов – в каждом по восемь досочек, в каждой доске – два гвоздя. Тут пошла уже высшая математика. Ясно, что найден материал и гвоздь в придачу. Нижний венец – из старых шпал. Стойки, а их надо очень много, – крепежный лес. Его эшелонами гонят на шахты. Из него же – верхняя обвязка и стропила. А там – ящики и триста раз, а то и больше, ящики. Я видел их горы на базе Интторга. Брать самые большие. Бегом на базу. Тары уйма. Нахожу я средь всего этого раздолья ящики, обитые фанерой изнутри. Эврика! Еще и фанера в придачу. Гофрированные картонные коробки из-под папирос – это же прекрасный утеплитель. Обить им хату изнутри. Шлака у депо – горы. Им засыпать промеж щитов. Оштукатурить снаружи, печь, и я уже вижу: дым идет из трубы. Так я строил ночами, поочередно, то на столе в депо, то в объятиях Варюхи – в них он строился быстрей, а дым валил из трубы до самых небес, отчего Варюшка как-то сказала мне на ушко: «Я забеременела».

От этого дым повалил еще сильней. Под всполохи северного сияния, при свете звезд вонзалось острие кирки в девственную утробу вечной мерзлоты. Отступя метров шестьдесят от водокачки, углубившись в «сады Черномора», где сосны и ели дремали, окутанные снегами и морозным инеем, я закладывал свой, наш дом, в чем помогали мне мои лагерные друзья. Сейчас, ночью, я больше не спал и не сторожил, а воровал все, что сгодится мне на стройплощадке. Все в депо знали, что я строюсь. Наумчик показывал те места, где под снегом могли быть бревна. Ночами и «днями» я закапывал, таскал и возил. Я продал свой новенький костюм, пальто и на эти деньги купил триста ящиков, обитых внутри фанерой, ящиков из-под трикотажа. Каждый надо было аккуратно разнять на щиты, вытащить все гвозди, каждый выправить. Щиты рассортировать по одинаковым размерам и отдельно их сложить. Когда я на водокачке объявил о том, что я немедля начинаю строить дом, ко мне в компанию напросился Гайк. Я отказать не смог, хотя меня это мало устраивало: одному хоть тяжелей, но спокойней. И я был прав.