Милосердия двери. Автобиографический роман узника ГУЛАГа

Я вышел. Минут через двадцать меня пригласили снова в кабинет. Новая бумага лежала на столе. В ней говорилось о том, что комиссией в составе (перечисление членов комиссии) было обследовано материальное положение семьи Арцыбушева, которое соответствует его заявлению от такого-то числа на имя начальника транспортного отдела комбината Инта-Уголь, в соответствии с чем т. Арцыбушев в ближайшее время будет трудоустроен машинистом парокотельной депо.

– Что вы имеете в виду под «ближайшим временем»?

– Ну, несколько дней, пока все оформим.

Я подписал бумагу, пожал руки честным членам комиссии и вышел.

Проходит неделя, вторая – тишина. В котельной нет кочегара, а меня нет в котельной. Наумчик жмет плечами. Отдел кадров молчит. Я сторожу депо. Мне все это надоело, и я махнул в комбинат Инта-Уголь прямо к секретарю комбината. Все те же вожди мирового пролетариата выглядывают из своих мощных бород и грив, постепенно лысея и бреясь. Под ними секретарь, перед секретарем положенное мною письмо на имя нового вождя, совсем лысого, ведущего всех нас к коммунизму. Глазами пробежав мое новое письмо Хрущеву, секретарь вскочил как ужаленный. В своем вторичном письме я писал, что, несмотря на указания ЦК, я до сих пор не трудоустроен и что парторганизация комбината просто-напросто отписалась, обманув ЦК, что я обеспечен материально.

– Вы до сих пор не трудоустроены?!

– Как видите. Я пришел предупредить вас, что я вновь вынужден беспокоить Хрущева. Сегодня же это письмо мною будет отослано.

Он схватил трубку.

– Отдел кадров?..

Как не лопнула мембрана! Как она выдержала бурю матерной ругани маленького вождя интинского пролетариата? Красный как рак, он орал в трубку:

– Какие восемьсот? Я вам покажу восемьсот! Тысяча двести! Слышишь? Тысяча двести! Плюс все северные. Сколько вы тут у нас лет? – обратился он ко мне.

– Если с лагерем, то шесть с половиной, в ссылке полтора.

– Плюс тридцать процентов северных! 1560 с завтрашнего дня, понял?

Маленький вождь бросил трубку.

– Вы слышали? Немедленно идите в отдел кадров, получите приказ на руки, в случае чего – звоните. Я здесь и сижу, чтоб защищать интересы рабочего класса!

Портреты вождей смотрели на меня со стены, добродушно ухмыляясь.

– Я в этом глубоко уверен, поэтому и пришел к вам, прежде чем отослать это письмо.

– Ради Бога, не пишите больше никуда, тут же ко мне, по всем вопросам ко мне. Вам могут мстить за то ваше первое, только ко мне и больше ни к кому.

(Хрущев из золотой рамы шептал мне: «Мы им покажем кузькину мать».)

Он разорвал в клочки мое второе письмо и бросил его в корзину. «Мы будем защищать ваши интересы. Мы, партия! И я для этого поставлен!»

(Ленин хихикнул, Маркс нахмурил брови, Энгельс покачал головой.)

– Неужели? Как приятно это слышать!

Рука партии пожала руку вечноссыльному пролетариату.

На следующий день, голый по пояс, я шуровал целые сутки поочередно два шуховских котла, открывал вентили, пуская пар по разным системам труб. Манометры показывали давление пара в котлах, моим напарником был Хасан, сложивший мне замечательную печку. Котлы гудели, насосы качали, прибегал Наумчик и спрашивал: «Ну, как?»

– Порядок, Наумчик. Работа пыльная, но денежная.

Через каждые шесть месяцев десять процентов надбавки. Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселей. Шея тоньше, но зато длинней! Скоро в сенях домика висела оленья туша, на кухне стояли мешки с российской картошкой, а в бочке квасилась капуста. Певзнер, завидя Варю по дорогам Инты, останавливал свою машину и подвозил ее, по-джентльменски открывая дверцу. Мне никто не мстил, ибо я хорошо усвоил закон Севера: «Отстояв свое право, не показывай виду, что ты победил». Я и не показывал; без подхалимства, без согбенной спины, с достоинством и уважением я встречал Певзнера, никогда не показывая ему вида, что между нами бегали кошки, туда и обратно, из ЦК. Он что-то понял и всем видом своим старался это показать.

Я шуровал свод котла, Певзнер мылся в душе, Варюшка жарила бифштексы. Яшку, к сожалению, мне пришлось попросить покинуть мой дом, так как в один прекрасный вечер Гайк перебил все стекла в моей хате. Не бить же мне его окна! Яшка ушел и увел с собой Гайкину «дэвочку». Я вставил стекла, а Гайк привел вместо Вэры Сусанну, по годам и нраву более спокойную, уравновешенную и скромную. Бури утихли, страсти улеглись. Воцарился мир! Маришка росла и крепла духом на сорокаградусном морозе, в «садах Черномора», закутанная, лежа в большом ящике, оставшемся от строительства дома.

Гайк справлял свой медовый месяц так же бурно, как бил стекла. Жизнь текла, топились печи и день и ночь, хотя давно уже была сплошная ночь. Мерцали звезды, сияло небо всполохами сияний, и в небеса несгибаемо струился дым, как жертва Авеля, из всех интинских труб.