Милосердные

Марен идет самой короткой дорогой, через центр деревни. Сегодня тепло, женщины повыходили наружу, сидят на улице на табуретах, закутавшись в шали, о чем-то судачат – они умолкают, когда Марен проходит мимо. Торил хмыкает при виде нее и красноречиво втыкает иголку в наволочку, которую штопает, держа на коленях. Стало быть, до нее дошли слухи, кому именно Кирстен доверила шить подстилки из шкур. Марен не отказывает себе в удовольствии широко улыбнуться позеленевшей от злости Торил.

Хутор Питерсона располагается на противоположном от дома Марен конце деревни. На участке есть пастбища, и поля, и заросшие низким кустарником пустыри, и удобный спуск к морю. Еще издалека Марен видит оленей, пасущихся на лугу на пологом склоне холма. Их серые с белым шкуры сразу бросаются в глаза на фоне уже пробивающейся травы. До Марен доносится и их запах, тяжелый и чуть кисловатый: его несет тот же ветер с востока, что вчера разносил по округе крики их сородичей, предназначенных на убой.

Дом стоит чуть в стороне от деревни, его передняя дверь и все окна обращены в сторону моря. Марен не понимает, как здесь выдерживает Кирстен: когда она стучит в дверь, ей приходится повернуться спиной прямо к Хорнёе с ее высоченными острыми скалами. Кажется, лучший вид на кита во всем Вардё открывался отсюда, со двора Мадса Питерсона.

Кирстен открывает дверь. Она вся раскраснелась, от нее пахнет кровью. Марен замечает алые полумесяцы у нее под ногтями.

– Почти все готово. Я забила шестерых, хватит и на покрывало, и на половики.

Комната в доме светлая и просторная, почти такая же большая, как малый лодочный сарай. С потолка свисают кроличьи тушки: освежеванные и бледные, точно голенькие младенцы. Боковая дверь распахнута настежь, Марен видит оленей, пасущихся на лугу. Во дворе в ожидании засолки свалены оленьи туши, с которых сняли шкуры. Марен вспоминает лисиц на мысе, но в доме Кирстен не видно костяных фигурок наподобие тех, что стоят на полке над очагом у фру Олафсдоттер.

Затем Марен замечает, что Кирстен в мужских штанах. Она застывает в дверях и таращится во все глаза.

– Ты чего? – Кирстен оглядывает себя. – Ой, да ладно, Марен. Ты же не хлопнешься в обморок?

– Конечно, нет, – говорит Марен. Она не раз видела саамских женщин, ходивших в брюках. Дийна все детство носила брюки. Но Кирстен стоит, как мужчина, широко расставив ноги, и есть в ней что-то такое, что смущает и даже тревожит Марен.

– Это штаны Питерсона. – Кирстен затаскивает Марен в дом и закрывает дверь. – Вряд ли он будет против.

– Тебе надо быть осторожнее, Кирстен, – говорит Марен. – А если бы это была не я? Вдруг пришла бы Торил? Или пастор Куртсон?

– Они бы уж точно упали в обморок, – беззаботно отвечает Кирстен. – Это все пустяки, Марен. Хочешь пива? У меня есть сыр. Совсем свежий, созрел в прошлом месяце.

Марен кивает, берет угощение и выходит во двор наблюдать, как Кирстен дочищает снятые шкуры. С изнанки они еще влажные, к ним липнут комочки желтоватого жира, который Кирстен соскребает охотничьим ножом.

– Я уже не успеваю их продубить. – Кирстен даже не смотрит, что делают ее руки. Она смотрит на море, ее четкий профиль напоминает какую-то хищную птицу. Может быть, ястреба. Она ровесница мамы Марен, но у нее огрубевшее, обветренное лицо, как у мужчины. Из-за этого она кажется старше, но вместе с тем будто и не стареет, пребывая вне времени. Жизнь на хуторе, похоже, ей подходит, и она варит отменное пиво: в нем нет той горчинки, которая всегда ощущалась в пиве, сваренном папой Марен.

Марен знает из сплетен, что Кирстен потеряла четверых детей. Все они родились раньше срока, не успев даже полностью сформироваться. Но Марен все равно трудно представить Кирстен в роли матери. Она ей не подруга, не совсем подруга. Марен не знает, как описать свои чувства к Кирстен Сёренсдоттер: что-то похожее она чувствовала по отношению к их предыдущему пастору, который в ту злосчастную ночь вышел в море в одной лодке с ее папой и братом. В пасторе Гюрссоне была та же спокойная сила, тот же внутренний стержень. У него были точно такие же яркие голубые глаза, как у Кирстен, такой же острый, внимательный взгляд. Марен не могла долго смотреть ему в глаза, она сразу смущалась и густо краснела. Если бы Кирстен была мужчиной, она бы стала большим человеком, пастором или нотариусом. Может быть, даже комиссаром.

– Пастор Куртсон опять обращался ко мне за советом, – говорит Кирстен. Марен поднимает брови. – Сама поражаюсь. Задержал после церкви. Торил кружила, как ястреб. Думается, ты права. Он набирает союзников. Кажется, он предчувствует конфликт с комиссаром.

– Ты собираешься его поддержать?

Кирстен фыркает.

– Если я и собираюсь кого-то поддерживать, то только себя. И тебя. Но я уже чувствую, что комиссар будет пожестче Куртсона. Он шотландец, как губернатор Кёнинг. Его жена – дочка судовладельца из Бергена.

Брови Марен ползут еще выше. Кирстен смеется хриплым гортанным смехом и копирует изумленное выражение Марен, не отрываясь от чистки шкуры.