Милость Господня

В драку они все же не лезут, побаиваются, что уже хорошо. А насчет избранника – это, разумеется, чушь. Он же не апостол Андрей Первозванный, призванный к служению лично Иисусом Христом, и не преподобный Серафим Вырицкий, старец, предрекший, что возникнет государство Израиль и столицей его будет Иерусалим. Ни прозрений, ни чудесных видений каких-нибудь ему не дано. Смешно думать об этом. И вообще он пребывает в растерянности – что есть Бог? Вот эти страшноватые лики, намалеванные на деревянных досках? Как бы ни украшали их, как бы ни блистали оклады, а взгляд оттуда такой, что мурашки по сердцу ползут. Отец Евлогий говорит, что Бог есть всюду и всё, и что Он всё видит, и знает, и непрерывно следит за каждым из нас, всякая тварь по воле его живет, однако Иван никак этого не ощущает. А Хорь однажды со смешочком таким неприятным сказал:

– Ну да, видит! Ни хрена он не видит! Я тут стырил у Дуремара его любимую авторучку, и что?

Действительно – что?

Миллиарды людей на Земле, за каждым следит?

Кстати, и за насекомыми тоже?

И за рыбами, и за птицами? И за мелочью безглазой, беззвучной, что расползается во все стороны, едва взрежешь дерн?

Трудно было в это поверить.

Даже во время коллективной молитвы Иван ничего особенного не ощущает, механически, как и все, проговаривает слова, стершиеся от постоянного употребления. Они бесплотными пузырьками всплывают к небу, испаряются без следа.

Ну и где этот Бог?

Во всяком случае, здесь, в душном карцере, его нет.

Да и как могут слова, не имеющие ни смысла, ни отклика повлиять на судьбу страны?

Никак не могут.

Все это полная ерунда.

Гораздо ярче проступает другое. Вот он (случилось это два года назад) направляется к складскому сараю за парой мотыг (Грабарь, ведающий хозработами, велел принести), и вдруг под черемухой в роскошном белоснежном цвету слышит какие-то истеричные крики, возню: семь или восемь девчонок окружили девятую, прижавшуюся к стволу, плюют в нее, тычут острыми кулачками, дергают за волосы: ведьма!.. ведьма!.. изыди!.. А та стоит, не сопротивляясь, крепко зажмурившись, прижав к горлу ладони. И вот – сияющая на солнце черемуха, и в таком же сиянии девочка, будто не от мира сего, картинка неземной красоты.

Ему до сих пор неясно, что с ним произошло в тот момент, но кинулся сломя голову в эту свару, раскидал их как безмозглых котят, сказал, перекрывая ощеренное девчачье шипение: «Хоть пальцем еще раз тронете – всем руки переломаю к чертям!», не помогло бы, наверное, девки совсем обезумели, но, к счастью, появился Цугундер, внушительно прохрипел: «А ну – брысь!..» – кинулись врассыпную. В тот же день, за обедом, Марика подсела к нему, рядом как раз было свободное место: «Давай дружить»… Иван так растерялся, что ответил: «Давай»… Команда Хоря за соседним столиком гаденько захихикала, но он посмотрел туда, и они враз осели. Жиган аж закашлялся, по спине пришлось колотить. Знали, если дойдет до драки, он бить будет насмерть, кличку ему пытались приклеить – Шиза, не вышло, не прижилась.

Ни разу потом не пожалел о своем ответе. До того он был один и один, ну так что ж, что один, он уже привык, особо по этому поводу не переживал, и вот возник рядом еще человек, живой, теплый, с которым можно было разговаривать обо всем. Марика, оказывается, знала все травы: это семилист, если его приложить – пройдет бородавка, это маточник, настой из него может сделать мужчину женщиной, а это называется веприн хмель, если его пожевать, синенькие вот эти цветки, – ничего не будешь бояться, не чувствовать боли, станешь ломить вперед, как бешеный вепрь… Запросто заживляла раны, любой порез: погладит, пошепчет, кровь останавливается, на другой день уже только рубец, а потом и тот исчезает, словно не было ничего. А как она подняла помятую траву на лугу во время их бегства! А как бестрепетно положила руку на морду Йернода! Воробьи слетались к ней на протянутые ладони: подпрыгивали, чирикали, осторожно брали клювиками хлебные крошки. Прямо как у святого Франциска Ассизского, который проповедовал птицам, травам, зверям.

Вот и черемуху вылечила, ту, что весной надломил ураган – выпрямила ее, замотала тряпками, погладила ствол, прильнула к нему, опять-таки пошептала, бог его знает что, какую-нибудь ворожбу, и выжила черемуха, перелом уже через неделю зарос, остался лишь древесный наплыв на стволе. В ее присутствии Иван чувствовал, что весь мир – живой и что он сам тоже живой.

– Как ты это делаешь? – спрашивал он.

Марика хлопала удивительными ресницами:

– Понятия не имею… Делаю как-то… и все. Само получается…

Она поразительно многое знала о том, что лежало за пределами их Приюта – о городах, где живут сотни тысяч людей. Как они там все помещаются?.. О дальних странах, об их обитателях с черной кожей. Что, вправду черная? Ну да – как уголь… О том, что существуют цветные движущиеся картинки, которые называются странным словом «кино».

И для чего это?

– Так… рассказывают всякие истории… интересные…

– Сказки?

– Бывает, что сказки, но чаще – про жизнь…

Откуда все это ей было известно?