Милостыня от неправды

— Ты хочешь сказать, что это чудо устроено людьми?

— Я это говорю, а не хочу сказать! Йот ради прибыли всех богов продаст!

— Но это — у каинитов!

— У сифитов иногда мироточат жертвенники и священные сосуды. Они могут мироточить и по воле Божьей, но можно так сделать и от человеков. Будь осторожен, Ной! И не удивляйся и не расстраивайся, если священные сосуды во всех сифитских храмах будут мироточить, а у тебя — нет. Бойся, если сосуды замироточат у тебя! Сейчас не то время! И не та духовная чистота у сифитов! У Еноха жертвенник не мироточил. Современным мироточением и извлечением из него прибыли тоже занимается твой бывший одноклассник Йот.

— Трудно поверить, что и епископ подчиняется ему.

— Епископ отчитывается перед Йотом за поступления в казну от святилищ, мест паломничества, храмовых богослужений. В системе каинитов наш епископ — фигура небольшая, ибо… — Твердый Знак грустно улыбнулся. — Ибо не может даже самостоятельно дать льготу для экономики любви… Ты наивный человек, Ной! Для подавляющего большинства священников-сифитов то, о чем мы сейчас говорим, не составляет никакой тайны. Они принимают всю эту мерзость. Поэтому тебя никогда туда не вернут. А если вернут, как ты будешь служить, когда столько уже знаешь? Будешь делать вид, что находишься в полном неведении? Я могу назвать тебе всех священников, которые напрямую служат Йоту! — И он стал перечислять. Не скажу, чтобы список меня очень удивил, но одного я не доглядел, а на одного грешил зря.

— А откуда сие известно?

— Да сам Йот и рассказал! Уже не видит во мне противника, — понимаешь? Подумай над этим! Он даже не скрывал, что этому учил его жрец Иагу — правая рука Тувалкаина. — Твердый Знак говорил без обычной священнической елейности, и мне это нравилось. Мы беседовали довольно долго. Наконец я спросил о том, ради чего и пришел.

— Могу я рассчитывать, что катакомбный епископ даст мне грамоту на служение? — Голос мой прерывался, и это стало заметно. Я готов был упрашивать Твердого Знака до «елика возможна». — Я приведу в порядок сад возле нашего дома. Енох насадил его, подражая Адаму, а Адам насадил свой сад как воспоминание о саде райском. И я буду служить в этом саду.

— Нет ничего невозможного, — неожиданно легко сказал Твердый Знак. — Я уезжаю в старый город по своим научным делам, а, когда вернусь, передам тебе грамоту.

Я откланялся, не желая превращаться в докучливого собеседника. Твердый Знак проводил меня до двери.

25

Я ждал возвращения Твердого Знака, как, должно быть, Адам и Ева ждали рождения Сифа. От долгой неуверенности у меня заболело сердце. А в день, когда Твердый Знак вернулся, я шел к нему вне себя от радости, почти уверенный, что, если не за прощение грехов моих даст мне Господь просимое, то за неотступность молитв. Дверь, как и в прошлый раз, отворила мама Твердого Знака, отворила в хитоне скучного цвета. Едва взглянув на меня, она бесшумно уплыла в кухню. Мне бросилось в глаза, что золото ее сплетенной на затылке косы потускнело. Твердый Знак встретил меня мутным неуверенным взглядом.

— Возвращайся к епископу! — сказал сухо и вместе с тем приторно-вежливо. От неожиданности я впал в гугнивое оцепенение. Я не мог выговорить своей досады. Твердый Знак, должно быть, увидел в моих глазах саму безнадежность, но успокаивать меня не пытался. Как и оправдываться. — Возвращайся к епископу, — еще суше повторил он.

— Вы, Твердый Знак, хотя бы объяснили, что произошло, — спокойным голосом заговорил я, изображая из себя гроздь смирения. Хотя скорое слово Твердого Знака отозвалось во мне сварливыми мыслями. — Стало быть, вы ничего не привезли, что обещали? И с катакомбниками не поговорили?

Твердый Знак спокойно принял упрек.

— Нет никаких катакомбников! — очень уверенно отрезал Твердый Знак, а я с этого момента стал называть его не Твердым Знаком, а Мягким. Даже во внешности его произошли перемены: во всем теле появилась какая-то рыхлость. Он точно припух. Улыбка стала кривоватой и двусмысленной. — Те из сифитов, кто осмелился служить в годы тиранства, убиты!.. Иди к епископу!

— Несколько дней назад вы говорили обратное, — с чего такая перемена?

— И тогда, и сейчас я искренен! Меня хотели отравить… вареньем.

— Вареньем? Каким вареньем?

— Яблочным, — с одышкой проговорил Мягкий Знак. Он задыхался от воспоминаний, вызванных моим вопросом о варенье. Лицо Мягкого Знака исказилось и пожелтело, словно он снова пригубил отраву. Я растерялся и хотел позвать на помощь маму Мягкого Знака, но лицо его снова приняло здоровый персиковый оттенок.

— …и я связался с Йотом, — продолжал Мягкий Знак донельзя противным голосом.

— С Йотом?

— Это он устраивает подобного рода дела! Он или Иагу! Я сказал Йоту, что меня хотели отравить.

— Кто конкретно?

— Ложные катакомбники! Их лже-епископ — самосвят, а я разобрался в этом! Себя все время в пример ставит, а это звучит, — как бы помягче сказать? — не очень убедительно! Он принимает священников из людей, которых Иагу изуродовал в своей лечебнице.

— Зачем им это надо?