Милые бездельники

— Вечеромъ схоронился на кладбищ; какъ заперли его да улеглись могильщики, пошелъ на могилу, сталъ пробовать, можно ли дверь у ршетки отворить. Открылъ гвоздемъ. Потомъ сталъ пробовать образъ, лампадку. Жутко было. Все будто подъ землей кто ворочался. На первый разъ такъ и бросилъ, ушелъ, не глядючи. «Богъ съ нимъ, думаю, съ чужимъ добромъ!» А тутъ стали говорить хозяева въ углу, что повезутъ отца и мать въ больницу, а меня съ сестрой погонятъ. Опять стало толкать: «поди! возьми!»

Онъ вздохнулъ.

— Ну, и пошелъ опять. Тяжело было. Гвоздемъ все да отверткой ковырялъ. Инструментовъ не было. Въ три ночи все сдлалъ, забралъ, пошелъ. У Двичьяго монастыря на дорог запримтили меня. Взяли… избили больно дорогой…

По его исхудалымъ щекамъ медленно катились одинокія слезинки. Грудь тяжело дышала, точно посл долгой скорой ходьбы.

По желанію защитника, кром цлой массы свидтелей изъ подвальныхъ жителей, показывавшихъ о безукоризненномъ поведеніи обвиняемаго, вызвали свидтельницу Марію Петровну Волошинову. Она, обыкновенно развязная и держащаяся съ достоинствомъ, вошла въ залъ несмлыми шагами, видимо растерявшись среди непривычной для нея офиціальной обстановки, и никакъ не могла справиться съ кружевнымъ платкомъ, все сваливавшимся съ ея плечь и волочившимся по полу. Ей указали мсто посредин зала лицомъ къ предсдателю. Начались вопросы. Она заторопилась, заговорила прежде, чмъ вслушалась въ предложенный ей вопросъ.

— Ничего я, господа судьи, не желаю, ничего не ищу, я человкъ богатый и ни съ кмъ не судилась. Ни въ нравахъ это у меня, ни въ обычаяхъ.

Ее попытались прервать, но она торопливо продолжала:

— Сама я во всемъ кругомъ виновата и каюсь, что подвела несчастнаго человка…

— Позвольте, — нетерпливо остановилъ ее, наконецъ, предсдатель. — Вы должны отвчать на вопросы, только на вопросы.

— Виновата, виновата, господа предсдатели, — сконфуженно извинилась она. — Не знаю вашихъ порядковъ. Скажу только, что сердце мое разрывается, глядя на этого соблазненнаго мною ребенка. Силъ моихъ…

Ея опять остановили. Защитникъ, едва замтно усмхаясь, задалъ ей вопросъ, помнитъ ли она, какъ она хвастала образомъ и лампадой при подсудимомъ и говорила о цн этихъ вещей.

— Да, какъ же не помнить, Александръ Васильевичъ, — обратилась она къ защитнику: — я же сама это и разсказывала вамъ. Не будь этого…

Ей напомнили, что она должна отвчать предсдателю на вопросъ, заданный ей защитникомъ. Она въ своемъ дом не привыкла къ подобному способу разговора и опять немного растерялась, немного обидлась. Потомъ сообразила, повидимому, что дйствительно Александръ Васильевичъ и такъ все знаетъ, а что надо разъяснить дло другимъ, и начала объясненія.

— Я, видите ли, господинъ предсдатель, изготовила памятникъ мужу, сыну и себ. Заказала образъ, бронзовую раму для него, лампаду передъ нимъ. Хотлось все понарядне, поизящне. И мужъ былъ человкъ, любившій все нарядное да изящное, и я тоже. Извстно, люди богатые, можно, значитъ, привередничать, хоть кругомъ весь міръ съ голоду погибай. Что длать, вс мы люди, вс человки! Такъ я все и сдлала получше, да подороже. Денегъ нечего жалть, на мой вкъ станетъ и дтямъ останется. Спросили за все восемьсотъ съ небольшимъ — что-жъ, и дала, лишь бы хорошо все вышло. Потомъ и еще пришлось приплатить, ну да я объ этомъ никому не говорила. Вотъ какъ изготовили все, пришла я посмотрть и встртила знакомаго человка… Здсь онъ, — сказала она и обернулась, ища меня глазами среди публики.

— Продолжайте, — сказалъ ей предсдатель.

— Нтъ, я только смотрю его, потому подтвердить онъ можетъ…

— Я васъ прошу продолжать.

Она вздохнула, слегка пожала плечами и, опять покоряясь вол предсдателя, начала разсказывать: