Милые бездельники

Всѣ эти разговоры наводили на мысль, что и точно Псоя Сысоевича пора женить. Только онъ самъ и не заикался объ этомъ, и не задумывался, какъ будто онъ-былъ вполнѣ увѣренъ, что его женятъ во-время и безъ его хлопотъ и усилій. И дѣйствительно, свахи одна за другою все чаще и чаще стали навѣщать его мать. Наконецъ нашлись и подходящія невѣсты. Ихъ было двѣ, и мать не знала, которую выбрать изъ нихъ. Посовѣтовалась она съ мужемъ, мужъ тоже не могъ рѣшить. Призвали самого Псоя Сысоевича и предложили ему рѣшить, которую изъ двухъ невѣстъ онъ желалъ бы взять въ жены. Псой Сысоевичъ отвѣтилъ, что ему все равно, такъ какъ обѣ онѣ «видныя, здоровыя и изъ себя красивыя».

— Я только сомнѣваюсь одно, ко двору ли намъ будетъ Анна Спиридоновна, — замѣтилъ онъ. — Она черноволосая, а у насъ, тятенька, сами знаете, и коровы черныя, и лошади вороныя не ко двору. Помните, позапрошлый годъ Жучку завели, ужъ, кажется, собака простая, а и то сбѣсилась и сдохла.

— Ну, дуракъ, къ чему невѣсту прировнялъ, — замѣтилъ отецъ, разсмѣявшись отъ остроумнаго замѣчанія сына.

— Нѣтъ-съ, я, ей-Богу, въ серьезъ говорю, — разбитнымъ тономъ проговорилъ сынъ. — И вы, и маменька, и я, всѣ русые… да у насъ и изъ приказчиковъ-то ни одного нѣтъ черноволосаго, всѣ какъ есть подъ одну масть…

— Ну, что-жъ, значитъ и надо брать не Анну Спиридоновну, а Марью Ивановну, — рѣшилъ отецъ.

Такъ и совершилось это дѣло безъ всякихъ усилій со стороны Псоя Сысоевича, хотя это дѣло, по словамъ свахъ, и было не легкое, такъ какъ изъ-за самаго этого дѣла свахи по ихъ же словамъ, «всѣ ноженьки оббили, всѣ пороги обѣгали, всѣ подолы обтрепали».

Повидимому, Псой Сысоевичъ, совершенно равнодушно, совершенно безучастно мѣнялъ свою холостую жизнь на жизнь женатаго человѣка и, въ дѣйствительности, новая жизнь не многимъ должна была отличаться отъ прежней жизни, если не считать важною перемѣной замѣну односпальной кровати двуспальною и введеніе въ его спальню новаго лица. Но какъ бы то ни было, молодые приказчики и немногіе товарищи Псоя Сысоевича настроились наканунѣ свадьбы на какой-то плачевный тонъ:

— Теперь, братъ, прощай! — говорили они ему. — Теперь, братъ, и близокъ будетъ локоть, а не укусишь! Прежней волюшки молодецкой не вернешь…

Псоя Сысоевича это такъ разстроило, такъ ему жаль стало этой волюшки, что онъ всплакнулъ даже на чьемъ-то плечѣ и крикнулъ:

— Я сегодня завихрюсь! Катай во всю Ивановскую, чтобы было чѣмъ молодость помянуть!

И справилъ онъ «мальчишникъ»! И баня, и шампанское, и пѣсенники, и цыганки, и «карамболь», и «шкандалъ», и «дебошъ», все тутъ смѣшалось въ какую-то безшабашную, безумную оргію. Это творились Псоемъ Сысоевичемъ поминки по вольной волюшкѣ, которою онъ никогда и не думалъ пользоваться до этого дня. И долго-долго вспоминалъ онъ этотъ день, и ему казалось, что это былъ не одинъ день, а цѣлый рядъ пережитыхъ дней, что это былъ не день, а цѣлая молодость.

Этотъ безумный, неожиданный разгулъ не смутилъ ни отца, ни мать Псоя Сысоевича, и они, вздыхая, говорили:

— Тоже не легко съ волюшкой-то разставаться… Не легко жену-то себѣ навязать. Еще какая она тамъ будетъ — Господь знаетъ… Вѣдь это навѣкъ!..

И они всплакнули тоже.

* * *