Милые бездельники

Противъ меня сидѣлъ плюгавенькій старичонка изъ старыхъ приказчиковъ съ обдерганною рыжею съ просѣдью бороденкою. Передъ нимъ, шатаясь, стоялъ молоденькій, пухленькій, розовый купчикъ, похожій на вербнаго херувима. Его нечего было спрашивать, здоровый ли онъ человѣкъ… Онъ былъ одѣтъ, какъ иногда одѣваются иные водевильные актеры, если они не умѣютъ смѣшить публику своими талантами: невообразимо большіе съ оттопыренными концами воротнички, спереди вырѣзъ рубашки чуть не на половинѣ груди, синій съ бѣлыми мушками галстукъ, коричневыя панталоны, бѣлый жилетъ съ пестрыми разводами, все это было дѣйствительно смѣшно по своему безвкусію. При этомъ, на жилетѣ болталась толстая цѣпочка съ массой брелоковъ, на галстукѣ была дорогая коралловая булавка, на пальцахъ сверкали кольца съ крупной бирюзой и брильянтами.

— Ну, такъ не пойдешь пить? — спрашивалъ купчикъ.

— Никакъ не возможно-съ! — отвѣтилъ старикъ.

— Ну, и чортъ съ тобой, кикимора поганая! Пойду къ мамзелѣ…

— Къ какой мамзелѣ?

— А къ той, во второмъ классѣ сидитъ!.. Мой взоръ вездѣ мамзель отыщетъ…

Купчикъ, шатаясь, вышелъ изъ вагона, сдвинувъ на затылокъ кругленькую шляпу-котелокъ.

— Куролеситъ! — со вздохомъ сказалъ старикъ.

Вагоны медленно начали двигаться отъ станціи. Становилось уже совершенно свѣтло, хотя и было очень рано.

— Хозяйскій сынокъ, — обратился ко мнѣ старикъ. — Муху еще со вчерашняго вечера убилъ, ну, и куролеситъ всю ночь… Въ Нижній, въ Саратовъ, да въ Астрахань его тятенька евонный отправилъ провѣтриться.

Я усмѣхнулся.

— Хорошо провѣтривается, — невольно замѣтилъ я.

— Это онъ горе запиваетъ, — съ усмѣшкой пояснилъ старикъ.

— Горе?

— Не то, чтобы точно горе, а такъ куражится, быдто и точно съ горя… Прикидывается!.. Въ душѣ-то ликованіе, а для виду напустилъ отчаянность… И то сказать, какъ не радоваться, руки развязались, и еще деньги дадены за гульбу… Извѣстно, балованный сынокъ! Одинъ у насъ!

Старикъ подстрекнулъ мое любопытство. Спать мнѣ уже не хотѣлось, и я завязалъ бесѣду. Онъ оказался словоохотливымъ и видимо былъ радъ, что можетъ поговорить.

— Мы по чайной торговлѣ,- началъ онъ. — Можетъ, слыхали про Николая Спиридоновича Шлычкина, такъ это евонный, Спиридона-то Николаевича, тятенька и есть, чаями торгуетъ. Богатѣйшій купецъ. И то сказать, не со вчерашняго дня торговлю началъ. Мнѣ вонъ сколько лѣтъ, а я еще при дѣдушкѣ Спиридона Николаевича къ нимъ въ домъ въ племянники былъ взятъ. На моихъ глазахъ все выросло и посейчасъ всѣми дѣлами орудую. На ярманку или куда въ губернію съѣздить — все Патапъ, да Патапъ. Это меня Патапомъ-то зовутъ… Дѣтьми вотъ только Богъ обошелъ Николая Спиридоновича: ужъ сама-то хозяйка и къ Митрофанію въ Воронежъ ѣздила о плодородіи молиться, а одинъ только Спиридонъ Николаичъ и есть. Какъ зѣницу ока берегутъ, потому помри онъ, и всѣ капиталы собакѣ подъ хвостъ, прости Господи, пойдутъ. Родныхъ, какъ есть, ни души…

— А горе-то какое у него? — перебилъ я разсказчика.

— Швейку соблазнилъ, — отвѣтилъ старикъ:- чиновничью дочь, пятнадцатилѣтнюю… Оно, конечно, сами видѣли: человѣкъ молодой, кровь играетъ, всего такого требуетъ, безъ дѣвчонки тутъ никакъ не обойдешься. Ну, и давно онъ съ этимъ женскимъ сословіемъ хороводится, а тутъ случись бѣда — эта вотъ, чиновничья-то дочь, подвернулась. И не то, чтобы настоящаго такого чиновника, а такъ какого-то ярыги она дочь. Увивался за ней, увивался Спиридонъ Николаичъ, да и напоролся: перво-наперво дѣвочка была яко бы честная, второе дѣло въ несовершенныхъ годахъ была, а главное — отецъ на кляузахъ собаку съѣлъ. Какъ это только у Спиридона Николаича съ ней за предѣлы зашло, отецъ ея и шасть къ молодчику, точно изъ-подъ земли выросъ: „какія такія, говоритъ, ваши мнѣнія?“ Нашъ-то — головой онъ у насъ не вышелъ, не мозговать, никакихъ такихъ мнѣній у него нѣтъ, — сейчасъ и ляпнулъ: „я жениться желаю“. Тутъ и пошла катавасія…

Старикъ на минуту смолкъ и потомъ продолжалъ уже болѣе торжественнымъ тономъ:

— Не имѣю я чести, сударь, васъ знать. Но всячески можете вы взять въ свое разсужденіе, каково отцу-милліонщику видѣть, что его единоутробный сынъ и наслѣдникъ выражаетъ намѣреніе сочетаться законнымъ бракомъ съ какой-нибудь дочерью кабацкаго засѣдателя, съ швейкой-ободрашкой, съ мразью, можно сказать! Ударъ, мы думали, съ самимъ-то хозяиномъ сдѣлается, а Марья Анисимовна — это мать-то Спиридона Николаича-то, — какъ узнала, ахнула: и говоритъ: „вы тамъ что хотите дѣлайте, а я слезы проливать до тѣхъ поръ стану, пока вы не ослобоните Спирю отъ этой мерзавки“. Марья Анисимовна не знала эту самую швейку, но находилась въ томъ мнѣніи, что все это одинъ подвохъ и кляуза, потому что, если женщина не захочетъ, никогда ее мужчина не совратитъ. Вотъ-съ и стали мы орудовать. Призвалъ меня Николай Спиридоновичъ и говоритъ: „откупай Спирю“.

— И откупили? — спросилъ я,