Милый друг Ариэль

Свидания проходили по понедельникам, средам и субботам. Беа заранее приготовила мне полный набор косметики — на всякий случай. В такие дни все девицы размалевывают себе физиономии, готовясь к встрече с дружками. Все, но не я. Я ждала прихода матери. И промахнулась: ко мне явился Фабрис, абсолютно прежний Фабрис, божественно спокойный, с улыбкой на устах. При моем появлении он встал, склонился в поклоне и взмахнул рукой, точно дворянин, снявший шляпу перед своей королевой, затем сел по другую сторону стола и потянулся ко мне, чтобы сжать мои руки. Его обаяние, невозмутимость, присутствие духа, нежность, любовь пронзили мне сердце. Не в силах произнести хоть слово, я только глядела на него во все глаза — такого отрешенного, невинного, юного, не знакомого с предрассудками и страхами, ироничного созерцателя, оставшегося в стороне от моих безумств, верного и неверного красавца. Он впустил меня в свою жизнь, потом дал мне уйти из нее, а теперь, когда на меня обрушилась беда, пришел сам, все такой же соблазнительно прекрасный, даже не думая обсуждать происшедшее или читать мне мораль. Я заплакала, он сделал вид, что не заметил этого, и заговорил о передаче, которую оставил для меня на входе: радиомагнитофон с моими любимыми кассетами (Боуи, Roxi Music, Вероника Сансон, Мансе…), две книги («Опасные связи»[69] и «Прогулки одинокого мечтателя»[70]), майки, кроссовки, брючный костюмчик «корсар» и ароматные свечи.

Рыдания сдавили мне горло, мешая говорить, и я стала целовать ему руки. Смущенный, он сказал своим певучим, ласкающим голосом:

— Мы с твоей матерью будем приходить по очереди. Я пришел первый потому, что ей необходимо было съездить в Швейцарию, чтобы уладить кое-какие дела. Не буду вдаваться в подробности. А вот мне хотелось бы побеседовать с твоим адвокатом. Он почему-то держит меня на расстоянии, и это настораживает. Боюсь, он собирается изобразить тебя на суде эдакой Матой Хари, которую злые, нехорошие торговцы медикаментами наняли шпионить за честным министром. Если тебе нравится такая линия защиты, что ж, пожалуйста. Но если ты сочтешь более выгодным заявить судьям, что мы по-прежнему составляем дружную супружескую пару, я, разумеется, охотно поддержу тебя. Главное, крепко запомни одно: на этой галере нас четверо — твой отец, твоя мать, ты и я.

Его слова, такие уверенные и спокойные, вернули меня к суровой реальности. Игра все еще продолжалась, и до конца было далеко. Там, на свободе, они размышляли, как себя вести, и их планы выглядели куда умнее моих. Поскольку Лекорр еще не раздобыл все нужные козыри, лучше было подбросить ему те, что могли бы мне помочь. Я спросила Фабриса, вызывали ли его в полицию. Да, вызывали, и допрос явно позабавил его:

— Теперь мы с инспектором Грандомом просто друзья не разлей вода. Я обещал ему билеты на ближайшие дефиле. И, если нужно, подсуну хорошенькую девочку. А за отца не беспокойся: в день обыска он как раз проводил экскурсию в замке Сюссиньо для европейской культурной миссии, заночевал в Ванне и ровно ничего не заметил. Он написал тебе письмо. Так что занимайся только собой. Сообщи нам, что тебе нужно из вещей, и обдумай, что будешь говорить Лекорру.

Господи, как же я могла пренебрегать таким сокровищем! Но надзирательница не дала мне времени умилиться. Тридцать минут — это тридцать минут, и она обрисовала ситуацию коротко и ясно:

— Ну все, хватит. На выход.

Фабрис рассмеялся, поцеловал мне руки и со словами «До будущей недели», вышел не оборачиваясь. Если он не хотел видеть, как я плачу, то поступил правильно: стоило ему исчезнуть, как нервы у меня не выдержали и я разрыдалась в голос. Да и все другие арестантки тоже. Полчаса назад тюремный коридор вибрировал от возбужденного ожидания. Теперь в нем царила мертвая тишь, прерываемая только всхлипами.

Вернувшись в камеру, я вспомнила, что хотела попросить у Фабриса. Фотографии. Папины, мамины и его. Особенно его. Как же мне хотелось прижаться к ним щекой!

Глава III

Вообразите себя в машине, долго стоявшей под знойным летним солнцем. Камера, тесная, как купе спального вагона, превратилась в адское пекло. Мне казалось, будто меня посадили в микроволновку. Запах столовой на нашем этаже — смесь еды и жавеля — только усугублял мучения. Даже за полцарства я не отказалась бы от прогулки. Жара в этом году стояла такая, что даже надзирательницы ходили наполовину голые. Стоило мне выйти во двор, как они не спускали с меня глаз. Да и группа «авторитетных» бдительно следила за мной. На второй неделе моего заключения одна из арестанток, грузная толстуха в духе феллиниевских шлюх, вихляя бедрами, подошла и молча преградила мне путь. Ее густющие накладные ресницы хлопали так, что ветер поднимался. А когда она прикрывала веки, зрелище было такое, будто опускались венецианские шторы. Пухлое, точно из сдобного теста, лицо ничего не выражало. Наконец она заговорила, похвалив мои волосы пропитым и прокуренным басом шофера-дальнобойщика. И потянулась было, чтобы потрогать их, но я успела перехватить ее руку.