Милый друг Ариэль

— Спасибо, но мне вполне достаточно комплимента.

Затем повернулась к ней спиной и медленно, очень медленно удалилась, сунув руки в карманы. Эта лаконичность шла вразрез с моим обычным многословием: как правило, я не скуплюсь на вопросы и ответы. Но в данном случае я не могла издать ни одного лишнего звука, во рту у меня было сухо, как в пустыне. Стоило ей бросить хоть слово или сделать знак, и мой прекрасный фасад разнесли бы вдребезги. Мне стало страшно, я знала, что рискую жизнью. Все эти девицы находились на грани истерики. Время от времени они собирались в кружок, и через три секунды начиналась драка. В центре под прикрытием других тел две фурии сражались насмерть. Настоящий Дантов ад. Во время следующей стычки я едва не стала их жертвой. Это произошло через несколько дней после первого инцидента. Победительница протиснулась сквозь толпу зрителей, держа в обеих руках клочья волос, выдранные из головы противницы. Зыркнув в сторону группы «авторитетных», она подскочила и стала размахивать передо мной своим трофеем. Меня испытывали на прочность. Ее руки от плеча до кисти были изуродованы старыми шрамами вперемешку со свежими царапинами. Эта ненормальная садомазохистка истязала то себя саму, то других. Она еще не сделала и трех шагов в мою сторону, а у меня уже пересохло в горле от ужаса. Заметь она это, меня ждал бы ад. Охота на слабых идет здесь круглый год. Как же предупредить катастрофу? Судорожно порывшись в памяти, я припомнила пару идиотских триллеров и вместо того, чтобы испуганно созерцать скальп, которым она торжествующе потрясала у меня перед носом, отвинтила крышечку бутылки «Эвиана» и отпила три глотка — спокойно, размеренно, один за другим. Эта наигранная медлительность составляет часть ритуала: всякая суетливость — свидетельство слабости. Затем я усилила впечатление, внушительно произнося слова и разделяя их для пущего эффекта короткими паузами. Пристально глядя ей в глаза, обращаясь к ней на «вы», я сказала очень тихо, что само по себе уже было необычно в этом сумасшедшем доме, где все орут:

— Слушайте внимательно. Если вы меня тронете хоть пальцем, я замочу всю вашу семью. Вам ясно? Не вас, а вашу семью.

Я была не очень-то уверена в себе. Трагедия не относится к моим любимым жанрам, и в любом другом месте такая дурацкая угроза вызвала бы лишь издевательский хохот. Но только не здесь! Эти несчастные дурочки живут как в фильмах. Заговорите с ними нормальным голосом, и они расцарапают вам физиономию. Зарычите, как Роберт Де Ниро в фильме Скорсезе, и они будут восхищенно повторять по тридцать раз каждую вашу реплику. Флери подобна птичьему двору, где с утра до вечера квохчут взбудораженные куры. Стоит следователю уронить какое-то двусмысленное словцо, как они подхватывают его, вцепляются намертво, точно в якорь спасения, и взвешивают, и измеряют, и выворачивают наизнанку, и перетолковывают, и перевирают, и непрерывно повторяют, повторяют, повторяют… Моя дурацкая фраза оказалась очень удачной, ибо вполне совпадала с моим теперешним имиджем. ППДА[71] без конца поминал меня в вечерних восьмичасовых новостях, газеты печатали мои фотографии и смаковали в десятках статей мои похождения, а цифры моих гонораров оставили далеко позади доходы всех прочих тюремных звезд, что мужчин, что женщин. Заключенным немного нужно, чтобы уйти от действительности в сказочные мечты, я же предоставила им для этого богатейшие возможности. Никто не держал меня за обычную арестантку. Никто, кроме Лекорра!

Вот уж с кем я не рисковала заболеть манией величия. Не успел он отправить меня во Флери, как тут же, еще не зарегистрировав протокол моего допроса, позвонил своим дружкам из «Монд». Но с тех пор ни звука! Казалось, он напрочь забыл о моем существовании. Прошла неделя, потом вторая, третья, а он все не подавал признаков жизни. Я была готова убить его. Но за отсутствием таковой возможности поступала как другие: слушала весь день по «Франс-Инфо» сообщения о биржевом курсе и мало-помалу превращалась в плаксивую арестантку, которая вылизывает свои раны, как кошка котят. К счастью, надо мной взяла шефство Беа. В отличие от других своих товарок по мукам, она не принимала тюрьму за Стену плача. И хотела слышать от меня только одно — смех. Ее неистребимый оптимизм взбадривал и меня. В тот вечер, когда надзиратели после визита Фабриса конфисковали принесенные им ароматные свечи, она осушила мои слезы, изготовив пару других. Каким образом? Оказалось, это очень просто: взять половинку лимона, вырезать мякоть, налить масла, опустить в него ватный фитиль — и пожалуйста, вот вам ужин при свечах. Уж эта Беа — романтика родилась вместе с ней. И при этом весьма деловая особа. Никто в нашем отделении не знал законы лучше, чем она. Все заключенные консультировались с ней. И тут шутки кончались. Рассуждая о праве, она выражалась не менее витиевато, чем министр юстиции. Даже забывала при этом про свой антильский акцент. Молчание Лекорра ничуть не удивляло ее.