Милый друг, товарищ покойника

Прошло несколько дней и я к своей радости заметил, что одиночество больше не имеет надо мной той силы, что прежде. Нет, жизнь моя не стала разнообразней. Я все так же пережидал привычное затишье, зная, что за ним последует. Но раздражения по поводу этого затишья я не ощущал. Однажды вечером, сидя за чашкой чая на кухне, я подумал, что в каком-то смысле сам стал "павловской собакой". Только на месте профессора Павлова была Лена, незаметно приучившая меня к ожиданию ее телефонного звонка. Может быть, она и не думала об этом, может это получилось как-то само собой. Но я вдруг явно почувствовал в этот момент какую-то заданную экспериментальность в наших отношениях. И действительно, я уже столько раз с недовольством думал о непонятном мне "графике" наших свиданий, считая этот "график" ее жизнью. Я задумывался, чем заполняется ее жизнь в те дни, когда она не со мной? Крещатиком? В это слабо верилось. Крещатик мог забирать час, от силы два. Кроме того, в такой холод он мог бы и вообще отсутствовать в графике. Что будет весной, когда потеплеет и жизнь "оттает"? Сколько времени тогда отведет мне ее график? Об этом не хотелось думать и я легко утихомирил эту мысль. И вернулся к мысли об эксперименте, в котором я принимал участие. Собака Павлова никогда не просила кушать сама. Она ждала сигнала - зажигания лампочки. А я ждал другого сигнала телефонного звонка. Мне стало смешно и забавно от этой мысли. Впрочем, подумал я, в любых отношениях мужчины и женщины присутствует эксперимент, и самый большой из них - обычная семейная жизнь. Так что не я один должен был чувствовать себя "павловской собакой".

30

День спустя в тишину моей квартиры ворвался телефонный звонок.

За окном снова шел снег.

Часы показывали четверть первого.

Я сидел в кресле возле телефона и читал чужие письма - "Переписку Маяковского и Лили Брик". Искал в них любовь и романтику, а находил лишь игривую дурашливость.

Телефонная трель заставила меня вздрогнуть. К этому времени мое отношение к одиночеству окончательно изменилось, да и само "вынужденное одиночество" превратилось для меня в почти добровольное уединение.

Не отвлекаясь от любви Маяковского и Лили Брик, я поднял трубку.

- Алло? Это Толя? - спросил знакомый женский голос.

- Да, - ответил я.

- Это Марина, жена Кости... Я хотела еще раз извиниться за тот вечер. Как вы добрались домой?

- Хорошо, без приключений...

- Слава богу! Я так переживала... Вы знаете, я чувствую себя такой виноватой перед вами... Скажите, у вас сегодня вечером есть время?

Я весь напрягся в ожидании какой-нибудь новой просьбы о помощи. Лишь бы только снова не сидеть с ребенком!

- Да... - ответил я.

- Приходите на ужин... часам к семи.

Напряжение отпустило меня и я с облегчением выдохнул:

- Спасибо, приду.

Телефонный разговор отвлек меня от Маяковского и Лили Брик. Я бросил книгу на диван и пошел на кухню пить кофе.

Крепкий кофе "в прикуску" с заоконным, летящим по косой линии снегом. Биология и геометрия жизни, разделенные прозрачным стеклом. Два пространства, одно из которых - замкнуто и превращено в отдельный мир, отрезанный от природы. Мой собственный мир, не душевный, а совершенно физический. Просто среда моего обитания. И я сам решаю когда и сколько свежего воздуха пустить в эту среду, когда удлиннить световой день с помощью электричества или укоротить его, закрыв окна занавесом. Власть над замкнутым пространством - источник временной радости, мимолетного "чувства глубокого удовлетворения". Власть языка над чашкой кофе - кофейную горечь надо подсластить, и рука услужливо берет ложечку сахара, а глаза строго следят: не слишком ли много сахара, может надо только полложечки? Незаметная, неосознанная игра, сопровождающая любое движение, любое желание. Собственно, само желание - уже проявление власти. Отсюда возникло немало своеобразных истин, вроде: "Желание женщины - закон", "клиент (то есть тот, кто чего-то желает) всегда прав". Мир построен желаниями, в том числе и одним из самых важных желаний - желанием подчиняться. Мне кажется, что я понимаю, как возникло это желание. Все началось с женщины...

Я вспомнил о своей жене. Она ушла от меня потому, что я отказался ей подчиняться. Это подчинение не приносило мне радость и в конце концов она нашла человека, восстановившего своим подчинением гармонию ее жизни. Я был рад за нее. За себя, за свое освобождение. Но будучи по своему характеру человеком мягким, я очень переживал свое одиночество, переживал отсутствие той женщины, которой я буду подчиняться незаметно для себя самого. Так всегда переживал русский народ отсутствие доброго царя. Я представлял себе эту женщину мягкой, ласковой и достаточно умной, чтобы сделать мое подчинение ее желаниям моим же источником радости и удовольствия.